Честь - Трити Умригар

свою маленькую победу и притянул к себе детей, обняв обоих отеческой рукой.

— Давайте покончим с этим безумием и разойдемся по домам, — бросил он.

Это была ошибка. Толпа бы разошлась и так, но только не по приказу мусульманского профессора, каким бы ученым он ни был. Напротив, его эрудиция для них была как красная тряпка для быка, хоть ему и удалось ненадолго впечатлить их своей образованностью. Босс ударил Асифа по губам.

— Никто не уйдет, пока я не скажу, — прошипел он. — Понял, выродок?

Асиф кивнул.

— Твой пацан говорит, что он христианин.

Асиф молчал.

— Может, вам, мясникам, стоит сменить веру? Тогда миссионеры-католики наконец отстанут от нас, индуистов, и займутся вами, дикарями.

— Я уважаю все религии, — промолвил Асиф. — Все пути ведут к одному Богу.

— Заткни пасть, — огрызнулся босс и ударил Асифа по спине. — Слишком много болтаешь, профессор. — На миг он замолчал; все следили, что он будет делать дальше. — Шиваджи был великим воином, — вдруг сказал он. — Скажи это. Скажи.

— Шиваджи был великим воином, — монотонно повторил Асиф. А потом, словно он был не в силах с собой совладать, добавил: — Но я никогда не утверждал обратного. Вы просто не понимаете…

— Папа! — закричал Самир. — Замолчи. Просто ничего не говори.

Босс запрокинул голову и расхохотался.

— Вах, — сказал он, — сын мудрее отца. — Он ткнул в лицо Асифа указательным пальцем. — Верно мальчик говорит. Замолчи.

Асиф затих.

Босс походил туда-сюда, раздумывая, что делать дальше.

— А где твоя жена? — вдруг спросил он.

Асиф перестал дышать.

— Я спросил, жена твоя где?

Асиф судорожно сглотнул.

— Наверху. Со старой соседкой. Умоляю…

Босс задумчиво закусил губу.

— У нас тут есть керосин, — произнес он любезно, почти дружелюбно. — Мы могли бы поджечь вас всех вчетвером. Но сначала… Видишь эти пруты? Сначала мы изобьем ваших детей в труху на ваших глазах. Потом приведем жену. Ты будешь еще живой. А потом…

Асиф завыл и упал на колени. Этот вой был таким внезапным, что даже босс попятился. Зинат как загипнотизированная смотрела на отца. Краем глаза заметила, что на лице Самира отобразилось презрение; потом он отвел взгляд.

— Бхай, — пролепетал Асиф, — молю тебя. Забирай все, что хочешь, но не трогай мою жену и детей. Все эти годы мы мирно жили рядом с вами. Спроси моих соседей. Они за нас поручатся.

— Спросить твоих соседей? — рассмеялся босс. — Саала, а кто, по-твоему, донес нам, где вы, крысы, прячетесь? Вы же им тоже соврали? Но твоя дочка проболталась.

Асиф оторопел.

— Умоляю, — повторил он, — пощади мою семью.

Босс обратился к толпе.

— Видите? Эти выродки горазды воевать, только когда им никто не отвечает. Но стоит ответить, и их трусливое нутро сразу дает о себе знать! — Он повернулся к одному из своих головорезов. — Что сделаем с этой кучей отбросов?

Тот пожал плечами.

— Прикончим?

Босса не удовлетворил такой ответ. Он потянул себя за бородку и посмотрел наверх, словно его внезапно озарило вдохновение.

— А давайте обратим их в нашу веру! — воскликнул он. — Обратись в индуизм, и мы пощадим твою семью, — обратился он к Асифу. — Отрекись от своего Аллаха, сейчас, при всех. При детях.

Асиф никогда не отличался набожностью. Но когда он услышал, что требует от него главарь, его лицо исказилось от боли. Он посмотрел в лицо нависшего над ним мужчины.

— Прошу, — взмолился он. Перед глазами что-то блеснуло, и он увидел лезвие, сверкнувшее на солнце. К горлу Самира приставили нож. Одно неверное движение испуганного мальчика — и трагедии не избежать.

— Хорошо, как скажешь! — вскрикнул он. — Да будет воля Твоя, — воскликнул он и, рыдая, рухнул на землю, а бандит убрал нож.

— Поклянись, — прошипел босс. — Поклянись честью отца, что ты и твоя семья обратитесь в индуизм. Только так вы уйдете отсюда живыми.

— Клянусь. Именем Аллаха клянусь. Клянусь честью отца.

Главарь расплылся в улыбке.

— Вот и славно, — сказал он. — Твой выбор мудр. — Он повернулся к толпе. — Арре, никчемные, помогите этому несчастному господину встать, — насмешливо произнес он. Асиф, дрожа, поднялся на ноги, и главарь крепко его обнял.

— Мой друг по вере, — сказал он. — Пойдем. Сегодня нужно праздновать. Завтра я вернусь с брамином. — Он щелкнул пальцами. — Эй, Пракаш! Иди-ка приведи мадам. Скажи, что ее муж-индуист ее ждет.

— Она не выйдет, — тихо проговорил Асиф. — Я сам ее приведу.

— Идет, — великодушно ответил босс. — А детишки пока побудут с нами. И еще, друг. Даже не думай звонить в полицию, ача? Никто не приедет.

Так все и произошло.

Зенобия вышла на улицу, где ей сообщили об обещании, данном ее мужем. Никто из соседей не вышел посмотреть, как Ризви возвращаются в свою квартиру. Тем вечером босс приказал двум своим головорезам переночевать в квартире Асифа и приглядеть за семьей. Он также забрал их домашний телефон — «всего на денек, ладно?». (Больше они тот телефон никогда не видели.) Босс, которого звали Сушил, вернулся на следующий день и привел брамина. На церемонию позвали соседей.

— Послушайте, — сказал Сушил перед началом церемонии, — я сам дам вам новые индуистские имена.

Так Асиф Ризви стал Ракешем Агарвалом. Зенобию нарекли Мадху — так звали сестру Сушила. «Имена детям можете выбрать сами», — великодушно постановил он. И дал несколько минут на раздумья.

Брамин зажег огонь в небольшой курильнице и поставил ее в центр гостиной, все стены которой занимали книжные полки. Он пел санскритские гимны. Всю церемонию Зенобия проплакала, а Асиф недвижно смотрел в одну точку.

Когда все закончилось, Сушил хлопнул Асифа по спине и сердечно пожал ему руку.

— Теперь меня точно ждет место в раю, — сказал он, словно Асиф сам предложил перейти в индуизм.

Когда разошлись соседи, простоявшие всю церемонию с каменными лицами, Сушил достал коробку конфет.

— Пойдем, — подмигнул он Асифу, — надо обойти соседей и угостить их сладостями. Теперь этот дом на сто процентов чист — в нем живут одни индуисты.

Зенобия с отвращением отвернулась, но Асиф бросил на нее предостерегающий взгляд.

— Пойдем, — сказал он жене.

Они втроем ушли, оставив детей со старым брамином; тот сидел на полу по-турецки и жевал табак безмятежно, как корова — траву. Зинат повернулась к Самиру, который со вчерашних событий не произнес почти ни слова.

— Как ты? — спросила она.

— Нормально, — ответил он.

— Но ты…

— Говорю же. Нормально. Оставь меня в покое.

Зинат кивнула; на ее двенадцатилетнем лице сразу отобразилось понимание. Она всегда считала именно этот миг инициацией во взрослую жизнь: в тот момент она поняла, что лишь гнев способен замаскировать унижение и стыд брата. Ужас и вина переполняли ее,