Темные изумрудные волны - Федор Московцев

— Мысль — ничто? Ты думаешь? Мысль делает счастливым и несчастным; мыслью живут, от мысли умирают. Ну да, я думаю…

— Открой, Катенька, страшную тайну: о чем?

— Зачем спрашивать? Зачем мы что-то затеваем, если сейчас, в лучшую пору любви, приобретают значение другие человеческие связи, которые мы вообще не должны замечать сквозь мираж неповторимых ощущений?

— Не понимаю, ты кого-то встретила…

— … что же будет дальше? — продолжила она, не обращая внимания на его реплику. — Но я тебя не упрекаю. Это типично мужская черта. Я не хочу смотреть в глубь пропасти глухой, ни рисовать небес сверкающие своды. Если я принимаю тебя таким, какой ты есть, то наряду с твоими привлекательными чертами, должна принять и те, которые… мне не очень нравятся.

Андрей решил перевести всё в шутку.

— Давай, чего уж там — вали всё в одну кучу. Всяк сиротку обидит.

Катя не услышала его шутливый тон.

— Ты сам, кого хочешь, обидишь. Ты как-то по-особенному смотрел на Тинатин.

— Даже не помню, как она выглядит…

С невероятной отчетливостью он вспомнил глаза Тинатин, и её грустную улыбку.

— …, и, пожалуйста, давай прекратим этот разговор. Как будто мы уже в том возрасте, когда люди начинают думать, что общение с противоположным полом необходимо тем, у кого не хватает фантазии.

И Андрей вдруг испытал какое-то странное удовлетворение, отрекаясь от Тинатин, которая, хоть и была ему безразлична, но всё же чем-то дорога. Уже не в первый раз он отметил, что, вспоминая Катю — когда её не было рядом — у него никогда не получалось воссоздать в памяти её лицо. Она была красива той неуловимой красотой, которая всё время выглядит по-разному. Как будто ускользала от него, чтобы появиться вновь, не разочаровав.

— Никогда не знаешь, что тебя ждёт; ничего не предусмотришь заранее, — заговорила она как бы сама с собой. — Когда-то я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит. Теперь я дождалась ассиметричный ответ.

— Спасибо, что напомнила о прошлом, я уж и забыл. Пожалуйста, с этого места поподробнее.

— Мы по-разному понимаем выражение «богатое прошлое». Для меня это значит сегодня с одним пойти в кино, а завтра — с другим; но оба раза вернуться домой и лечь одной спать. Для тебя это — ходить в кино с одной и той же девушкой, а ночевать каждый раз с разными.

Андрей издал тихий стон.

«Что на неё сегодня нашло?!»

— … я — собственница, — продолжила Катя. — Ревность для меня не просто укол самолюбия. Для меня это — пытка, глубокая, как нравственное страдание, долгая, как страдание физическое…

Андрей встал с кресла, подошёл к ней — она сидела на кровати — заставил её прилечь на спину, одновременно подняв её ноги, и уложив их тоже на кровать. Затем лёг рядом сам. Катя что-то говорила, но он, не слушая, гладил её виски и щеки своими ладонями, потом провел пальцами по её губам. Дождавшись, пока она закончит, так и не поняв, был ли это вопрос, или упрёк, еще раз уверил, что тревоги напрасны, он никого не замечает, кроме своей возлюбленной. Андрей заставил её поверить, или, вернее, забыть.

Закрыв глаза, она поцеловала его томительно-долгим поцелуем. И Андрей тоже забыл обо всем. Он больше ничего не видел, не знал, не сознавал, кроме этих легких рук, этих горячих губ, этих жадных зубов, этой точеной шеи, этого тела, отдававшегося ему. Он хотел лишь одного — раствориться в ней. То странное недоразумение, которое между ними произошло, рассеялось, и осталось лишь острое желание всё забыть, заставить Катю обо всём этом забыть, и вместе с ней погрузиться в небытие. Она же, вне себя от тревоги и желания, чувствуя, какую всеобъемлющую страсть внушает, сознавая всё своё беспредельное могущество и в то же время свою слабость, в порыве безудержной страсти, до сих пор неведомой ей самой, ответила на его любовь. И безотчетно, в каком-то исступлении, охваченная смутным желанием отдать всю себя, как никогда прежде, она осмелилась на то, что раньше считала для себя невозможным. Горячая мгла окутывала комнату. Золотые лучи ночника, вырываясь из-за краев плотного абажура, освещали корзинку с земляникой на тумбочке, рядом с кувшином вина. Над изголовьем постели сурово застыл светлый призрак влахернской богоматери. Роза в бокале, поникнув, роняла лепесток за лепестком. Тишина была пронизана любовью; они наслаждались своей жгучей усталостью.

Она заснула на его груди, и легкий сон продлил её блаженство. Раскрыв глаза, она, полная счастья, сказала:

— Я тебя люблю.

Он, приподнявшись на подушке, с глухой тревогой смотрел на неё.

Она спросила:

— Ты чего такой у меня печальный? Ты только что был счастлив. Что же случилось?

Но он покачал головой, не произнося ни слова.

— Говори же!

Он продолжал безмолвствовать. Толкнув его обеими руками, она повалила его на подушку.

— Андрюша… Даю полминуты на поимку сбежавшего голоса!

Со свойственным ему отсроченным восприятием того, что творится вокруг, он вдруг задумался над её словами. «…я легкомысленно ко всему относилась. знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит…». Андрей никогда не страдал так, как в этот момент. Он знал, что даёт эта девушка. И, наверное, это не всё. Ведь, ускользая, она появляется вновь совсем не для того, чтобы разочаровать. Образ кого-то третьего, пусть давно позабытого, вторгшийся вдруг в его отношения с Катей, встал перед ним. Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель… Шайтану во сне не приснится, что там творилось, что там делала Катя. А Андрей это знал, он это видел и чувствовал.

Словно прочитав его мысли, она, застонав, откинулась на спину:

— У тебя еще более сложный характер, чем у меня. Но я хотя бы четко излагаю свои мысли, а ты всегда отмалчиваешься. Не выговаривая всего, ты приходишь к еще более нелепым мыслям, чем я. Если б я знала, что доставляю тебе такое неудобство своим молчанием, как ты мне, то убеждена: я говорила бы без умолку. Только не говори, что ты собираешься нарушить наш договор.

Андрей отвернулся.

— Я права, да?

Он промолчал, изумившись — «Неужели думал вслух?» — тогда она, заставив его повернуться к ней лицом, с укором и болью во взгляде, заговорила:

— Вижу, что да. Неужели ты думаешь, что и с другим я была такой же, как с тобой? Ты оскорбляешь меня в том, что для меня всего выше, — в моей любви к тебе. Я тебе этого не прощаю. Я тебя люблю. Я никого не любила, кроме тебя. Я страдала только из-за тебя. Можешь радоваться. Ты мне сделал больно. Неужели ты такой жестокий?

— Катюша, прости, бывают моменты, когда я ничего не могу с собой поделать. Ну, ты же знаешь. Можно, я помолчу, и соберусь с мыслями.

— Мне не надо ничего говорить, я всё прекрасно вижу.

Издали прохладный ветерок донес сквозь предрассветную муть несмелый призыв ночной птицы. Что-то чиркнуло по веткам стоявшего под окном платана.

Катя испуганно вздрогнула. Свесив, словно купальщица, свои обнаженные ноги, она долго сидела на постели, неподвижная и задумчивая. Взгляд её был устремлен куда-то вдаль, через серебристые нити занавеси, туда, где пламенела вдали утренняя заря, заливавшая безбрежный простор оранжевыми озерами. Туда, где яростный огонь столбом вырывался из-под земли. Потом все превратилось в робкую полоску света, связывавшую вечную мглу с вечным светилом.

Внезапно лицо её, побледневшее от пережитых наслаждений, снова порозовело, и на ресницах показались слёзы.

— Прости меня, если я тебя обидела. Я люблю и любима по-настоящему. И мне по-настоящему страшно.

Глава 26

Появление Павла Ильича нисколько не отвлекло Иосифа Григорьевича от невеселых мыслей. Необходимость делать выбор, а также невозможность соединения несоединимого — всё это было очевидно, но душа почему-то восставала против очевидного.

Как достичь гармонии? Ответ на этот вопрос оставался непостижимой тайной. Именно тайной. Ведь у проблемы есть решение; тайна же есть предмет размышлений. Проблема требует экстенсивного знания, а тайна — интенсивного сосредоточения. Как в случае недостающего слова в кроссворде, проблема может быть решена благодаря дополнительным знаниям; тайна не может. Иначе она бы не была тайной. Тайна подразумевает не ответы, а озарения.

Он принял решение докопаться до истины в деле Кондаурова, но в угоду своим деловым интересам был вынужден пренебречь шансом, возможно, последним, добыть необходимые сведения.

— Говоришь, хищения на заводе? — спросил он, наконец, Павла Ильича.

И Давиденко вспомнил его вчерашний отчет о поездке на «Волгоградский химический комбинат».

— Директора высасывают последние соки, — улыбнулся Паперно. И напомнил: — Скоро прибудет Першин.