Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

Она уходила в свою комнату, запиралась на ключ и никого не впускала. На брань и упреки она старалась не отвечать, боясь, что нервы сдадут. И она сдерживалась как умела.

Время от времени тревога за ее судьбу вспыхивала в доме с новой силой, обретя порой форму изощренной жестокости, особенно в те дни, когда она оставалась ночевать у Фрида.

Однако всего труднее стало другое — беспечно улыбаться в присутствии Фрида, делать вид, будто все у тебя хорошо и лучше не надо. Входя к нему, еще с порога бодро воскликнуть: «Вам всем привет от нашего семейства, а тебя, Фрид, велено особо расцеловать!» И целовать, и выдерживать пытливые взгляды Фрида и Коробова, и со страхом думать при этом: не переиграла ли? Купить в магазине какую-нибудь безделушку для Фрида, чего-нибудь вкусного и, протянув ему, сказать: это тебе мама прислала (брат прислал, папа прислал), и сказать со смехом: «Микаэлу не терпится познакомиться с тобой, Фрид, ты не будешь против, если он зайдет как-нибудь?» И с трепетом ждать ответных слов: «Кажется, он давно собирается сделать это, но не похоже, чтобы спешил», — слов, которых он почему-то ни разу не сказал — то ли не верил ей, то ли не хотел знакомиться с Микаэлом.

Поделиться своими горестями с Фридом она не решалась — он мог понять не так, истолковать по-своему, и тогда разрыв неизбежен. (Ей все время мерещилось его ироническое «Уже? Так скоро?».)

Не могла она поделиться и с Коробовым: он бы, вероятно, понял ее правильно, может быть, посочувствовал бы, но ничем не смог бы помочь, и в душе его надолго засела бы обида за друга и чувство смутного недоверия к ней. А она слишком уважала Коробова, чтобы допустить до этого.

Однажды она намекнула Фриду, что, может быть, лучше как-то узаконить их отношения. Но официального развода с первой женой еще не было (просто он не думал об этом), а если бы и был, ничего бы не изменилось. «А зачем это? — сказал он. — Чтобы привязать тебя к себе? Подождем года полтора…» — «Что должно измениться?» — резко спросила Нора. Фрид усмехнулся: «Я имею в виду болезнь». — «А если тебе станет хуже?» — «Определенно станет хуже». Нет, он не хотел связывать ее ничем, он оставлял ей полную свободу поступать так, как ей угодно…

Так она и горела между двух огней, живя двойной жизнью, вполне сознавая двусмысленность своего положения — то ли жены, то ли любовницы женатого, то ли непутевой девки…

…Дверь ей открыл Микаэл. На ее спокойное приветствие никто не ответил, кроме Офелии. Нора поняла, что над ее головой собирается очередная гроза. Какая то она будет?

— Где шлялась? — спросил Микаэл.

— Я не шлялась, я была у знакомых.

— Кто эти знакомые?

— Ты их не знаешь.

Микаэл стоял у двери ее комнаты, и Нора не решалась попросить его отойти. Мать с отцом хмуро молчали в сторонке. Офелия в страхе кусала ногти.

— Опять была с этим?

— Микаэл… — предупреждающий голос Офелии.

— Да, с этим! — сказала Нора. — С этим и еще с другими. Была за городом. С этим и с другими была на пляже, купалась в море. Еще что вас интересует?

— Ну-ка, шлепни ее хорошенько! — вставил отец. — Бесстыдница!

— Микаэл, не смей! — сказала Офелия и шагнула к мужу.

Микаэл оттолкнул ее прочь: у него рука не поднималась на сестру, он любил ее.

— Нора, я тебя в последний раз предупреждаю, чтобы ты…

— Напрасно, Микаэл, я все равно не послушаюсь тебя, да и никого. Отойди от двери, я хочу спать.

Она была на пределе, каждый нерв был натянут до крайности и мог сдать в любую минуту.

— Ладно, — сказал Микаэл. — Нет, не бойся, я тебя не трону, Нора. Я пальцем тебя не трону. Но я завтра же пойду к этому негодяю и поговорю с ним как надо. И ты не обижайся на меня. Завтра же после работы!

Нора уже открыла дверь своей комнаты. И тут сдала. Кровь ударила ей в голову. Ей вдруг представилось, как громадный Микаэл стоит возле сидящего в кресле Фрида и угрожающе размахивает пудовыми кулаками у его лица… Это было всего лишь плодом ее воображения: Микаэл был не из тех, кто замахивается кулаками на кого-либо, а тем более на больного человека (и именно поэтому ни разу так и не сходил к Фриду). И все же этого было достаточно, чтобы она сорвалась.

Она вдруг расхохоталась и сказала громко, с издевкой:

— Да ведь Коробов выбросит тебя! И даже не в дверь, а в окно! Выбросит, как котенка!

Прозвучало это не очень убедительно даже для нее самой (в Микаэле было не меньше девяноста килограммов, и «выбросить его в окно» едва ли было возможно). И тогда Нора в бессмысленной ярости бросилась на брата и стала молотить кулаками по груди и лицу растерявшегося Микаэла.

— Попробуй только… попробуй только пойти к нему… я тебе горло перегрызу…

— Нора! — вскрикнула мать испуганно.

Микаэл сперва увертывался от ее ударов, но потом оттолкнул ее с такой силой, что она затылком ударилась об стену и сползла на пол. Потом медленно приподнялась, села и, глядя на всех четверых, сказала тихо, безмерно усталым голосом:

— Ну, что же вам надо от меня?

Офелия с плачем бросилась к ней, покрыла поцелуями ее растрепавшиеся волосы, запричитала:

— Дурочка ты моя, славная, хорошая, за тебя же беспокоимся! Ведь не чужая же ты нам. — Потом грозно обернулась к мужу, свекру, свекрови: — Звери вы, что ли?

Она помогла Норе подняться, пройти в свою комнату. Остальные трое смотрели на них смущенно и растерянно. И не