Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

покою. Она редко бывала у крестного и рада была, что он сегодня дома один.

— Ну вот и я! — сказал крестный, уже одетый в сорочку, подтянутый, моложавый. — Да ты вроде как спишь?

— Почти, — сказала Нора, действительно с трудом открывая глаза. Потом с удовольствием оглядела крестного. — Какой вы красавец, крестный, у вас, наверно, куча любовниц.

— Грех сказать, но нет ни одной, я примерный семьянин, — рассмеялся крестный.

— Вы старый циник, а не примерный семьянин, — сказала Нора. — Когда-нибудь я устрою скандал в вашем семействе.

— Ну, скандалов хватает и без тебя. Скажи-ка лучше, откуда ты так поздно, уж не с работы ли? Голодна, наверно?

Нора задумалась, как бы прикидывая, голодна или нет.

— Кажется, да.

— Что будешь есть? У нас котлеты…

— Вот и отлично! Возьмите два куска хлеба, положите между ними одну холодную котлету. Больше ничего не надо.

Крестный сделал бутерброд. Нора взяла его и стала жевать.

— Оказывается, я действительно голодна! Или котлеты такие вкусные…

— Так, значит, ты с работы? — спросил крестный, садясь на стул.

— Нет, — сказала Нора с набитым ртом. — С работы я вышла в пять, но меня затащили к черту на кулички посмотреть новую мебель.

— Чего-о?

Нора откусила большой кусок бутерброда.

— Мебель. Немецкую, полированную, цена шесть тысяч пятьсот рублей и пятьсот переплата. Двенадцать предметов: стол, шесть стульев, диван-кровать, два кресла, сервант…

Крестный рассмеялся.

— Ну и как?

— Ничего мебель, — сказала Нора. — К такой бы мебели да хорошую хозяйку приставить… Самый раз было бы, для комплекта.

— Уж не тебя ли прочили на место хозяйки?

— Было такое. Но я не гожусь, чашки неважно вытираю.

Крестный перестал улыбаться, прошелся по комнате, заложив руки в карманы.

— Кто это? Не тот ли… как его… Чорекчян?

— Он самый, — сказала Нора, отправляя в рот последний кусок бутерброда.

— Кончила? — сказал крестный. — Дать еще?

— Нет.

— Тогда выкладывай, что у тебя. Ты ведь не просто так пришла.

Нора тоже перестала улыбаться.

— Плохо мне, крестный, — сказала она.

— Это я знаю. Что-нибудь новое произошло?

— Ничего нового. Все старое — это и есть новое. Для меня оно всегда новое. Неужели вы еще не поняли этого?

— Понял, девочка, давно понял.

Нора снова закрыла глаза, прижалась затылком к ковру.

— Недавно я к случаю спросила его, — сказала Нора, не открывая глаз, — в чем должна быть человеческая суть? Он, как всегда, отшутился. Он сказал: не знаю, как там у людей, но моя суть — мои мечты, а они никогда не сбываются.

— Да, похоже, что шутить он умеет, — нахмурился крестный.

— Это было месяц назад. С тех пор я обегала всех врачей нашего города, кажется, никого уже не осталось — всех хирургов, терапевтов, невропатологов, даже у одного костоправа была и у двух знахарей. Все бессмысленно.

— И часто ты задаешь ему такие вопросы? — спросил крестный.

— Случается, — кивнула Нора. — Вообще я замечаю, что последнее время стала чересчур любопытной, сую нос повсюду. Хотите доказательств? Вот вам: скажите, крестный, что такое война?

— Тебе надо, чтобы я ответил? — задумчиво спросил крестный.

— У него есть два друга — Коробов и Ибрагим. Я про них рассказывала вам. Так вот, всякий раз, когда они собираются у Фрида за бутылкой вина, первый тост они всегда поднимают за то, чтобы никогда больше не было войны и чтобы они долго жили…

— Должно быть, они неплохо знают, что такое война…

— Вот и я тоже хочу знать, что это такое!..

Крестный снова прошелся по комнате, крепко потер кулаком лоб.

— Видишь ли, девочка, — произнес он раздумчиво, — если смотреть на нее твоими глазами, это на редкость омерзительное мероприятие, ибо ежечасно порождает тысячи мелких, совсем крохотных несчастий, каждое из которых — человеческая судьба, даже когда этому человеку хорошенько повезло и он остался жив.

Оба несколько мгновений молчали, прислушиваясь к перестуку голых ветвей чинары за окном. Стук был тоскливый, и хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать его.

— Нора… — тихо окликнул крестный.

Она вздрогнула, словно внезапно разбуженная.

— Что?

— Говори, зачем пришла.

Нора не сразу сказала, зачем пришла, потому что она и сама этого не знала. Скорее всего, пришла просто так, чтобы помолчать вместе с крестным.

— Скажите, за что наши ругают меня, Фрида? Ведь не скажешь, что они плохие люди — папа, мама, Микаэл, Офелия…

— Неплохие, — согласился крестный.

— Но ругают же!

— Никто вас не ругает, — сказал крестный, — ни тебя, ни Фрида, и ты это хорошо знаешь. Я понимаю, что тебе от этого не легче, но… Скажи мне честно, девочка, ты бы хотела такую же судьбу своей дочери?

— Да.

— Неправда.

Нора встала, надела пальто.

— Может, и неправда, — вздохнула она. — Но в одном вы все же правы, крестный: мне действительно от этого не легче. Ну, я пойду, пожалуй. Душу по-бабьи отвела, и довольно.

Крестный проводил ее на улицу. Она посмотрела на голую чинару. Тонкие ветки все еще тоскливо стукались друг об друга. Нора поморщилась, быстро отвернулась.

И побежала к трамвайной остановке.