Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

на Ибрагима.

— Ну… — Нора вздохнула, растерянно улыбнулась. — Я вас люблю, Алексей Иванович, Ибрагим… Если бы вы знали, как я вас всех люблю! Как мне не хочется уезжать от вас!

Она поцеловала сперва Коробова, потом Ибрагима и торопливо пошла к трапу.

— Не ждите отлета, Фрид там один! — крикнула она сверху.

Коробов и Ибрагим помахали ей рукой и пошли к выходу. Перед тем как покинуть летное поле, они оглянулись. Самолет на Москву выруливал на взлетную дорожку.

Фрид уже сидел за рулем, когда они подошли. Ибрагим сел на заднее сиденье.

— Сам будешь вести? — спросил Коробов, усаживаясь рядом с ним.

— Да.

Фрид с ходу включил вторую скорость и, проскочив между двумя автобусами, круто переложил вправо и вывел машину на автостраду.

— Поедем прямо домой? — спросил Фрид.

— Куда хочешь, — сказал Коробов. Когда машина вышла на ровный как стрела шестикилометровый отрезок дороги, почти пустой в этой вечерний час, он спросил: — Как ты?

— Плохо, Алешка… Я не знал, что это будет так тяжело. В машине стало просторно до омерзения…

— Ничего, это пройдет. Прибавь скорость.

Стрелка спидометра уже перевалила за цифру 100.

— Прибавь еще.

Дорога летела навстречу и яростно бросалась под колеса.

Ветер уже не свистел в открытых окнах, он ревел внутри самой машины, придорожные кусты и деревья мелькали сплошной пеленой. Встречные машины, брызнув на них потоком света своих фар, бешено проскакивали мимо, словно камень из пращи.

— Дожимай до конца, — сказал Коробов.

Фрид прибавил газу.

— Жаль, больше нет, — сказал он.

Внезапно вдали показались две фары, дальний свет прорезал темноту, словно сдвоенным прожектором, метался из стороны в сторону, как будто водитель был пьян вдребезги. Фрид взялся было за тормозной рычаг.

— Не надо, — приказал Коробов. — Дай ты тоже дальний свет и иди прямо на него.

— Вы что, с ума сошли? — сказал Ибрагим, напряженно подавшись вперед. — Так и разбиться можно!

Но Фрид уже не слышал его: стиснув зубы, он ехал прямо посередине дороги.

Расстояние между ними и встречной машиной сокращалось с неимоверной быстротой. Оставалось метров триста… двести… сто пятьдесят… пятьдесят…

— Не сворачивай, — сказал Коробов.

Двадцать пять… Внезапно встречная машина завизжала тормозами и, круто вильнув в сторону, полезла на придорожную насыпь. Водитель высунул голову из кабины и что-то проорал, но за ревом ветра слов нельзя было разобрать.

Фрид сбавил скорость и, откинувшись на спинку сиденья, неожиданно рассмеялся.

Коробов посмотрел на него и тоже улыбнулся.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Фрид придвинул к себе картонную папку с рукописью некоего Николая Кузьменко, токаря-рационализатора, которого кто-то надоумил поделиться с другими своим богатым производственным опытом. И Кузьменко написал книгу. Издательство прислало рукопись Фриду на отзыв, а если он согласится, то заодно и отредактировать.

Фрид с восьми часов утра самым добросовестным образом заставлял себя работать, но так и не смог заставить. Читая, он думал совсем о другом, не имеющем никакого отношения ни к рукописи, ни к этому Николаю Кузьменко.

Он ждал почты…

Прошло уже три недели с тех пор, как Нора уехала в Москву, и за это время она прислала Фриду добрую кучу писем — иногда по два в день, — в которых подробнейше информировала его о том, когда, у какого врача была, о чем говорила. Поначалу письма были бодрые, иногда даже веселые и забавные, с хорошей долей юмора. Но вскоре юмор ее круто пошел на убыль, а если и проскальзывал кое-где, то чаще бывал наигранным, вымученным и легко уступал место чувству горечи, смертельной душевной усталости и ощущению собственного бессилия сотворить чудо, на которое она так рассчитывала, уезжая в Москву.

Последние два письма от нее Фрид получил пять дней назад. Они были написаны сухо, деловито. Она сообщала, что была у гостящего в Москве какого-то медицинского светила, который сказал ей прямо, что чудес на свете не бывает. «Хватаетесь за ничто», — сказало светило. Такие или подобные им слова она, вероятно, слышала от многих врачей, но в письмах об этом ни разу не писала… На этот же раз почему-то решила написать… В конце письма в постскриптуме: «Перечитала письмо и увидела — плохо. Прости за ненужные подробности. Надо бы заново переписать, да нет сил. Если бы ты меня сейчас увидел, наверно, не сразу бы узнал. Все мои платья висят мешком. Признаюсь тебе, милый, я страшно устала и чувствую себя совершенно раздавленной. Наверно, мне не нужно было уезжать в Москву. Но уже поздно об этом».

Жаловаться на усталость тоже было не в ее привычке…

Фрид посмотрел на часы — начало первого, скоро должна быть почта. Если и сегодня не будет письма, значит, ждать больше нечего. Он снова раскрыл рукопись…

По улице проехал автобус, колесами разбрызгивая в стороны бурую снежную кашу. Следом за ним — несколько грузовиков. Бойко промчался трактор на резиновом ходу и без прицепа. В толпе грузовиков и неуклюжих автобусов он, окрашенный оранжевой краской, с черными мокрыми колесами, напоминал бодрого физкультурника в красной майке и черных трусах.

Фрид невольно улыбнулся этому сравнению. Он любил смотреть на заснеженную улицу в часы «пик», когда асфальт запружен до предела и на тротуарах немыслимое оживление. Но сегодня снег был грязный и неопрятный. Он начался ночью неожиданно — накануне даже снегом не пахло — и шел весь день. Мокрые отяжелевшие хлопья шлепались об оконное стекло и, мгновенно растаяв, стекали вниз прозрачными капельками, прокладывая извилистую