Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

1_____

Ничего особенного, был в магазине. Обедал в Мариинской с Казаковым. Они взяли нового служащего на место уезжающего Степана — Алексея. Вечером был у Нувель, опять мне жалко покидать город. От тети обещанного письма об деле не было. Нувель и Сомов лежали на открытом окне, будто поджидая меня. Потом пришел Бакст, читали дневники, Бакст преинтересно рассказывал об Испании, говорили о милом XVIII в., об Ивановых, хотели завтра прийти смотреть Вячеслава к Чернышеву мосту. Из окна Нувель нам крикнул: «Не сговаривайтесь», и Сомов с жестами любовн<иков->заговорщиков из комических балетов молча объяснялся со мною. На Гороховой была драка, чел<овек> 8, камнями.

2_____

Почему-то мне очень грустно и не хочется ничего делать: ни мести, ни убирать, ни есть, ни пить, так бы и жил в пыли, и это очень противно. И потом, я не знаю, ехать мне или не ехать, всегда такое же положение вещей, и мне кажется, что наступил момент, когда нужно ехать. Вяч<еслав> Ив<анович>, м<ожет> б<ыть>, от любви, но меня явно преследует, ревнует ко мне других, к несчастью, даже без повода. Утром зашел к Саше, он чистил птиц, жена была на рынке, девицы уехали на осмотр с прислугой, почему-то в пятницу, а не завтра{261}. Он был как-то еще суше, чем все это время, так что я даже, собираясь сейчас же почти уходить, заметил ему об этом. Он вспыхнул и стал говорить, что очень меня любит, и целовать сладко и долго, я вообще не очень люблю так целоваться. Может быть, он по глазам понял что-нибудь, но тихонько, обнимая, снял поддевку. «Что выделаете?» — «Снимаю поддевку». — «А». И, посмотрев на него, я спросил: «Хорошо?» — «Хорошо», — ответил он и улыбнулся. Тюлевые шторы были спущены, и опять на той же постели, только не пьяные, не в кошмаре, мы были. Время было очень немного, и мы всё ждали звонка. Его фигура вроде Александра, но хуже. Первою пришла его жена, веселая, стала поить нас чаем и варить яйца. У Саши раскисший и сконфуженный вид, хотя мне показалось, что у него есть кое-какой опыт. Это приключение было совсем неожиданно и дало мне гораздо меньше радости, чем можно было ожидать, и я бы предпочел быть по-старому просто влюбленным в Броскина, но едва ли это возможно. Брал ванну, м<ожет> б<ыть>, она была слишком горяча, но я впал в полудремоту, полуобморок, я увидел, что маленькая, не больше 1 ½ аршин, женщина, с лицом и фигурой мамы, в черном с горошком платье и белом платке, тихо прошла мимо ванны, обернувши ко мне лицо с улыбкой. Я в ужасе вскочил, м<ожет> б<ыть>, я был введен в обман моей одеждой, висевшей на ручке двери, вероятно, но я очень взволновался. От тети письма нет. Зашел к Ек<атерине> Ап<оллоновне>, она думала, что я уже уехал, чаю у нее не пил, торопясь к Чернышеву мосту; Вячеслав был уже там, я его сейчас же узнал. Прошел раз — он взглянул на меня, прошел два и пошел на ту сторону моста караулить Сомова. У Вячеслава очень милое, нежное и несколько обыкновенное личико, очаровательная фигура и какой-то эфебизм. Я позавидовал Нувель, что вот его ждет очаровательный юноша, как Сусанна в «Figaro». Вскоре я увидел милую фигуру Сомова, я его очень люблю, не только как мастера, но как человека и даже больше: я люблю его лицо, его глаза, коварные и печальные, звук его голоса, манеры, воротнички — все проникнуто какой-то серьезной и меланхолической жеманностью. У Ивановых была Ремизова и перевезенный рояль. Я опять поехал за нотами, когда я вернулся, читали новый рассказ Ремизова; я плохо понял, и многое не понравилось. Пели Grétry, Schubert и итальянцев{262}. Пришел Нувель и Бакст. Вячеслав ужасно меня перепугался и рассказывал Нувель, как у него «заклокотало в груди», потемнело в глазах и он чуть не сбежал, боясь «гипноза», потом говорил, что нас было трое. Ехать ли мне? Сомов советует не уезжать. Как я давно не видел Григория, что-то он поделывает, вероятно, сердится на меня.

3_____

Письмо от тети, дело будет слушаться 12 июля. Утром был в магазине. Когда вернулся домой, соснул немного и вдруг проснулся, вздрогнул со страшно бьющимся сердцем, которое долго не могло успокоиться. Уж не заболеваю ли я? У Иванов<ых> пели арию Керубино из «Figaro», какое опьянение, какая любовь. Как после писать музыку. Пока жалкое, разбитое бренчанье — моя музыка. Сомов хорошо делает, что ее не приемлет, но я не могу не писать. Развращали Вяч<еслава> Ив<ановича>{263}. Решил переехать к Нувель в понедельник. Проводил его до Европейской, где остановился Дягилев. В<альтер> Ф<едорович> думал, что я буду искать авантюр, по моему виду, но у меня было мало денег; прошел по Невскому, ничего не встретя, и, вернувшись домой, поставил самовар, зажег свечи, приготов<ил> белье на постели. Пришел custode, мы пили чай. Я ни минуты не жалею, что в городе. С осени буду ходить и в нем<ецком> платье. Брал ванну и долго топил большого черного таракана.

4_____

Если я вчера не имел приключений, то сегодня имел их в даже нежелательном избытке. Был у Саши, в магазине, обедал с Казаковым в Мариинской, потом, сходивши с приказчиками по их делу, поехал с ними домой. Дома поиграли в карты, напились чаю и отправились в Таврический; в большом саду было ничего, в платн<ом> масса народа, но было не очень весело. Пошли к Морозову пешком скоро-скоро, под песни, встречным мы могли показаться пьяными. Почему-то было очень весело. У Морозова к нам сел Ланге. Катков скоро выйдет из больницы. Разговоры через столики, какие-то приходящие знакомые, было обычно. Но был какой-то господин в сюртуке, который ел и пил, имея на руках все время белые перчатки. Нашему соседу почему-то он очень не нравился, и он все агитировал, чтобы Ланге устроил тому скандал, Кудряшев и Степан тоже подуськивали. Я тщетно уговаривал не соваться. Адольф решил палкой, на которую навертыв<ают> газеты, ударить того; встал, прошел раз, два и в третий совершенно неожиданно ударил того по спине, громко сказав: «Пора вставать!» Поднялся скандал, пострадавший побежал вниз к буфетчику, к администрации, но, ничего не добившись, только повторял: «В другой раз вы так не смейте, молодой человек». Ланге притворился очень пьяным, его хотели вывести, поднялся крик. Степан хотел бежать, тащил меня и Кудряшева, но я сказал, что не уйду, пока не кончится история с Ланге, Кудряшев же рыцарски остался со мною. Ланге почти тащили, он сбил котелок с Кудряшева, его дотащили еле-еле домой, а я сел на извозчика один и поехал. Извозчик попросил позволения заехать выпить; пока он выпивал, городовой спрашивал у меня, какая это форма, что в ней, конечно, нет ничего предосудительного{264}. Проезжая Суворовским, мы увидели кучку людей, где 2 человека играли на гармониях и плясали. Я сказал извозчику ехать тише, потом он сам предложил вернуться, т. к. уверял, что любит такие развлеч<ения>. Вернулись и остановились, те всё играли, но не плясали уже, извозчик пел. Гармонисты подошли и сели ко мне, говоря: «Поедем вместе». — «Куда?» — «Хоть по Невскому кататься». Сначала ко мне на колени сел постарше, но потом посадил молодого, а сам, подмигивая, сразу завел разговор, с красноречием сводни, что он может доставить кого угодно, и мальчиков, и больших, и белых кудрявых, и черненьких, и каких хочу, и что сидящему у меня на коленях всего 19 л<ет>, и что он тоже все может. Тот, не переставая играть, оборачивался, чтобы целоваться. Мы ехали, то очень быстро, то тихо, рядом с какими-то девками, которые пели под нашу музыку. На углу Невского и Пушкинской нашего извозчика записали. Решили сначала отвезти их домой, потом я поеду, а завтра в 5 часов сойтись в трактире «Базар». Не поспели мы подъех<ать> к дому на Тележной, как откуда ни возьмись человек 8 с криком: «Их-то нам и надо» бросились на нас и принялись колошматить кулаками по чему попало. Бежать было нельзя, полиции не было, дворники смотрели. Я никогда не испытывал такого кислого и горячего чувства, когда нос и висок разбиваются в кровь. Мне все попадало по голове; я упал; когда я очнулся от воды, вылитой на голову, был только старший спутник, Михайло, обмывавший мое лицо, молодого унесли домой, те скрылись. Из меня кровь лила, как из барана, дворник, принесший 6-е ведро воды, вмиг делающееся красным, удивлялся. Я думал, что у меня сворочен нос, я все во время драки берег глаза, «черные бездны очей Антиноя». Доехал до дому, извозчик ворчал и ругался за штраф. Я всю ночь вставал мыть нос и выскакивали сгустки крови. Рубашка нижняя сквозь верхнюю была в крови, весь кафтан загажен водою и кровью. Во сне видел Сомова. Утром приехал зять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});