Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

8_____

Встаю почему-то поздно; после чаю, взяв посмотреть номер «Woche»{268}, посмотрел весь год: войны, свидания императоров, маскарады, какие-то оперы сплетались, и тогда русская революция занимает должное десятое место, и жизнь имеет желанную и пьянящую пестроту и легкость. После завтрака пошел в магазин. Вчера вечером был там Саша и ждал меня часа четыре. Я хотел зайти к нему по дороге домой, как пришел он сам; принесли 2 прекрасные маленькие иконки, часть «Верую» и «Недреманное око». Пили чай, долго были в магазине. Казаков зовет нас обоих во Псков, куда сам со Степаном думает отправиться в субботу. Поехали ко мне, и Саша зашел. Custode не было, кошка убрана, везде пыль и воздух плохо проветриваемых комнат. Письмо от Гриши, очень просительное, милое и будто сконфуженное. Я все-таки ужасно люблю его тело, лучшее из всех, которые я имел, жаль, что лицо несколько грубовато и часто нечисто. Переодевшись, я пошел в Таврический. В<альтер> Ф<едорович> должен был ехать к Дягилеву, куда имел прийти Серов, и покинул и барона, долго и, кажется, безуспешно блуждавшего, и меня. Были все те же, был «хаки», кадет был с вольноопределяющимся довольно противного вида. Я еще не спал, когда пришел Нувель; он рассказывал, что у Дягилева вчера ничего не вышло, что Коровины завтра меня приглашают, говорил словарь argot: бани — pays chaud или serres chaudes; банщики — les nayades, солдаты — les vivandières[100]. Почему-то сегодня мне несколько грустно. Читал mémoires de m-lle Clairon{269}, возвратился к pince-nez и опять все вижу не гадательно, а ясно.

9_____

Решившись осенью одеть общее платье, возвращаясь к другим привычкам, я зашел к парикмахеру, где давно уже не был, но куда ходил в другие эпохи и где мастер мне рассказывал романтические истории. Он меня узнал и приветствовал мое появление. Дома писем не было. Нувель очень держится, чтобы я его познакомил с Гришей и Броскиным завтра, думая возможным сделать мое знакомство с Вячеславом. Я сам не знаю, отчего я несколько грустен, — от денег, конечно. Обедали у Коровиных, они очень простые, добрые и милые люди, много играли: «La belle Нélène», «Fille de m-me Angot»{270}, романсы. Возвращались домой втроем пешком по Горох<овой> и т. д. Везде были пары: и на тротуаре, и под воротами, и на извозчиках; и в розовой заре, спящих каналах, светлом небе была разлита какая-то любовь. Сомов был у Ивановых, там много говорили о нас, но он обещал не передавать и не передал.

10_____

Пробыв некоторое время в магазине, я пошел домой; встретив Сашу, идущего в магазин, я все же не вернулся. Дома даже не мог попасть в квартиру, которую зять захлопнул, оставив внутри ключ. После обеда хотели идти к Ивановым, я из дому, В<альтер> Ф<едорович> после свиданья, но пришедший к обеду Бакст передал, что Дягилев просил В<альтера> Ф<едоровича> прийти в Таврический. У Ивановых было тихо, прохладно, высоко, «не от мира сего», все ненависти и любви, вся игра чувств в каком-то безвоздушном пространстве. Они были очень, очень милы, добры, ласковы, но чувствовалась некоторая отдаленность; просили опять дневника, не знаю теперь, не еще ли это невозможно; хотя я не боюсь огласки, но многого они могут не переварить. В Таврическом был уже Дягилев с господином (т<ак> наз<ываемым> Стасей) и кадетом Чичинадзе. Недалеко от меня сидели 2 тапетки[101], еврейчик в котелке и в черных перчатках и повыше, в соломенной шляпе, несколько чухонского типа, с узенькими блестящими и томными глазами, который все посматривал на меня. Пришел Нувель, потом Бакст; «хаки» не было, и Дягилев уехал с Чичинадзе. Вячеслав придет ко мне с В<альтером> Ф<едоровичем> в понедельник. Он резонабельный[102], примерный и буржуазный мальчик, по-видимому. Бакст ничего не понимал и звал нас старыми колотушками без осмысленных движений. Мы стали интриговать 2<-х> тапеток и еще каких-то 2-х гимназистов полухулиганского типа. Еврейчик, думая, что все это относится к нему одному, вышел и пошел за нами; тогда мы взяли извозчика и поехали, посадив Бакста на колени. Погода была, кажется, хорошая. Приехавши домой, я нашел телеграмму от Чичериной, чтобы я приезжал завтра к половине второго. Долго мы еще ели мясо и беседовали с Нувель дружески и легко. Утром был Нурок.

11_____

Написал новый романс; идет дождь. Был Нурок; наскоро позавтракав, поехал к Софье Васильевне. Финляндия, куда они поехали на дачу, оказалась Удельным. Вернувшись, я застал Дягилева; скоро пришли Каратыгин и Медем, играли новых французов; triste musique[103], ни ясности, ни светлости, ни радости, ни даже нового ничего. Все — музыкально, мертвенно и скучно. Не только Massenet, но Debussy — радость в сравнении с ними. Читали «Предосторожность» и играли музыку В<альтера> Ф<едоровича>; все-таки чувствуется какая-то другая точка зрения, другие мысли, между тем как с Нувель и Сомовым — редкое совпадение изгибов. Бакст бестолковее и вообще, и, в частности, в идейности. Вяч<еслав> Ив<анович> судорожно хватается за мозгологию{271}. После обеда Нувель поехал в Павловск, а я домой. Custode был растрепан, говорил, что так заработался, что насилу встал отворить дверь, так кружилась голова; везде было не убрано, грязь, гадость, пыль. Я ужасно ворчал, заставил убрать, помогая сам, сказал, что ночевать буду дома, что завтра придут гости, и, переодевшись, пошел в Таврический сад. Народу много, дождь, какая-то драка четырех хулиганов. Еврейчик положительно неприятен, даже противен, но во втором, несмотря на явную некрасивость и желтизну сегодня лица, есть что-то, что заставляет подозревать лучшее. Я очень скоро заговорил с ними и позвал ужинать. Поехали в Мариинскую под дождем. Там почти никого не было, окна открыты, светло и несколько уныло. Я сел с Павликом (Пав<ел> Конст<антинович> Маслов — это блондин, Александр Дубров<ский>, он же Шурочка) на один диван, тот на стуле. Мы болтали и пили и ели жареные грибы. Шурочка, видя, что из знакомства, заведенного им, для него ничего не выходит, опечаливался все больше и больше, но виду особенного не подавал. С другим я поехал домой; уже на извозчике он начал доказывать свою «грамотность» и предприимчивость. Custode еще не спал и предложил нам чаю. Так как Маслов дома не предупредил, что может не вернуться, и хозяйка будет его ждать, и завтра вставать на службу, то мы отклонили. Мои ожидания вполне оправдались, он оказался очень веселым и милым, и даже лицо, некрасивое, когда разгорается и смеется, и на подушке, и видно голое тело, прямо мне нравилось. Но он извивался и возился, как уж, замирая в самых невозможных и изыскан<ных> позах. Я вообще был очень доволен: с ним можно говорить, он не лежит безучастной колодой, он владеет своим искусством и неравнодушен (конечно, не ко мне, но к ласкам), и потом, он мне просто-напросто понравился даже своим безобразным лицом. Между прочим, нашел, что у меня «ебливые» глаза, вот о чем я, по правде, не думал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});