Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Евгений Абросимов

270. Весна в Тикси

Отдых к ночи, а ночи нету –Каждой ночью светло, как днем.Как тут будешь бродить до света,Тьму отыскивать днем с огнем?

Утки в забереги слетают,Лед проталинами пошел.Из распадка любую стаюТут выслеживать хорошо.

Все спокойно в холмах безлесных,Птицы свищут у самых ног,Да гремит в снеговых отвесахЧерно – синий лютый поток.

Солнце словно желтою пыльюОдевают гор наготу;И, расправив рябые крылья,Мне в глаза взглянув на лету,

Коршун падает с камня камнем,Пустырей разбойный герой,И скрывается за сверканьемСнега талого под горой.

Но в пустыне, одетой светом,Там, где маревом поднят лед,Что за тень, колеблема ветром,На черте горизонта встает?

То шагает легкий и скорыйМой товарищ – зачинщик охот.«Здравствуй! – крикну я через горы. –Как охота твоя идет?»

И просторной свободой богаты,В цель стреляя под небеса,Сколько разной твари пернатойМы привяжем на пояса!

И к зимовке – уснуть до работы.Уходя, говорим вперебойО работе в порту, об охотах,Об осеннем пути домой.

Осень – к осени, к лету – лето.Через несколько быстрых летСпросишь: «Молодость моя, где ты?» –Ничего не слыхать в ответ.

И тогда, тяжелее камня,С неизвестных слетев высот,Глянет злая тоска в глаза мне,Надо мной задержав полет.

Я из самых дальних затоновВерной памяти привозуВремя солнца и льдов зеленых –Сон, приснившийся наяву.

И товарищи выйдут те же,Молодые – как в те года;Мы сойдемся на побережьеПосле радостного труда.

Впереди просторно и тихо,Темных крыльев пропал и след,Только в море из бухты выход –Словно в будущее просвет.

1935

271. Итог

Иной судьбы, казалось, не желая,К несбыточному больше не стремясь,Так медленно, так нехотя жила я,В чужую жизнь стучаться утомясь.

Ступала от удачи к неудаче,На близкое смотря издалека,Когда, мои пути переиначив,Их повела холодная река.

Так палый лист уносится теченьемКуда-то в неизвестность. И пришлоТо чувство, что зовется отреченьем,Что холодно, пустынно и светло.

У моря ветром рвало мох и камень,И приходилось, наклонясь дугой,Карабкаться, держась за трос руками,Храня дыханье, сжатое пургой.

И день за днем вставали в сроках твердых –Стремленье ветра, уровень воды,Путь облаков и в дождемерных ведрахСухого снега светлые следы.

Еще в июне льды в заливе стылиЗеленые, прозрачны и влажны,А светлая, холодная пустыняВзыграла всеми красками весны.

На склонах гор, коричнево-лиловых,Горели мхи и снег сходил на нет;Большой пустырь куражился в обновахБолот, у неба отбиравших цвет.

И солнечными длинными ночами,Держа от солнца руку у бровей,Бродила я с винтовкой за плечами,Пугая птиц в оттаявшей траве.

И многократно утверждали скалы,Катая эхо моего ружья,Что лишь преддверьем — искусом закалаБыла вся жизнь прошедшая моя,

Что было в ней борьбы постыдно мало.И, отступив в сознании вины,Молчала я, и снова возникалаНад голым миром песня тишины.

Она в ушах звучала бегом крови,Разгоряченной редкостной весной,Она была прекрасней и суровей,Чем гребни гор и небо надо мной.

Оплетена напевом этим длинным,Я волю в нем услышала одну:Огромный зов к застроенным равнинам,Гораздо раньше встретившим весну.

И стало ясно: от него не скроешьСебя нигде, и на краю землиМоя судьба — такого же покроя,Как судьбы тех — оставшихся вдали.

Мы улью одному готовим соты.И доказал мне этой песни лад,Что жизнь друзей и прежняя работа,Объединясь в усилии, велятВернуться к ним, чтоб изменять значеньеЛюбых вещей по слову своему.

1935

272. История порта

В каком краю мы жили целый год!Пришельца он встречает как врага.Ни дерева на камне, лишь мететПустые горы снежный ураган.

В промерах бухты, за буреньем днаРастаяло последнее тепло,И облаком и поступью грозна,Вошла зима, шагая тяжело.

Она врасплох застать пыталась насВ палатках на пустынном берегу.И ускореньям метя каждый час,Пришлось дома достраивать в пургу.

В три яруса шли койки по стене, –Тут места нет для одиноких дум;И приходили в гости, как стемнеет,Друзья со шхун, зимующих во льду.

И в мертвом мире вестью о живомЗвучал мотора равномерный стук,И мастерские в трюме баржевомРаботали, как в городском порту.

А у машины сплоченная ратьНе знала слова «отдых» иль «прогул».Для охлаждения воду набиратьИз проруби случалось нам в пургу.

Ремень порою рвался, как назло,Покрыл одежду нефти жирный блеск,Но свет горел и радио неслоРодные голоса из дальних мест.

И новый порт Союза, на краюРеспублики, где нет еще дорог,На право жить заявку сдав свою,Как орден боевой, на карте лег.

Пришла весна. Закладывали мол,И аммонал добычу брал у гор, –И скоро первый катер в рейс пошелОпробовать исправленный мотор.

Под криками сирены и гусейРосло, нетерпеливей каждый час,Большое ожидание гостей –Гостей, хозяев порта после нас.

И вот за длинным мысом – первый дым,Полярным морем подошли суда.И в радости стал каждый молодым,Каким он был, когда пришел сюда.

Основан порт. Вбегает мол в залив,И меж судами катера снуют…Печаль и боль, откуда ж вы взялисьПри возвращению в прежнюю семью?

Тут были холод, вьюга, теснота,Зимою вовсе не бывало дней,Тут крепла дружба, бранью начата,Не много дружб сравниться могут с ней.

И край, людей сближающий в беде,Где воля крепнет, как осенний лед, –Он входит в память, ею завладев.В таком краю мы жили целый год….

1935

273. Мишка

Он спал на льду, на острове Мостахе.От шума он проснулся. Вот опятьРаздался шум, и зарычала в страхеИ поднялась встревоженная мать.И рухнула. Винтовка била прямо,И промах невозможен в двух шагах.

Спускались люди в ледяную яму,Собачьим лаем полнился Мостах,Летело эхо голосов веселых,Все подбегали Мишку поглядеть,А к вечеру доставлен был в поселокЗимовщикам трехмесячный медведь.

О, ворс пушистый лая коротколапых,Наивные глаза под круглым лбом.В нем обаянье детства проступалоСильнее, чем в детеныше любом.

Он быстро с нами научился ладить,Дружил с собакой, словно был щенком,Порою разрешал себя погладитьИ накормить сгущенным молоком.

В час отдыха водился с пленным всякий,Учил его, как учат медвежат.На положенье комнатной собакиПривык звереныш в тамбуре лежать.

Весною он, июньским солнцем вызван,Ушел — мы не заметили, когда —Купаться в майну. Заблестела, брызнув,Над прорубью студеная вода.

И псов сухих упряжка с лаем громкимМетнулась — камня крепче каждый клык;Ремня не чуя, путая постромки,Собаки сбились, на медведя злы.

И после, лапы врозь, на льду весеннемОн вздрагивал и медленно стонал.Я подле опустилась на колени,И он в последний раз меня узнал.

Но, из-под гнета ласки подневольнойОсвобождаясь, он, как только мог,Стремясь руке ласкавшей сделать больно,Нанес на ней зубов своих клеймо.

Я встала, понимая недоверьеКо мне, к чужой, и не сводила глазС мохнатого комка, что снова зверем —Самим собою — был в последний час.

1935

274. «Бывает, синью неба молодого…»