Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть - Тилли Коул

бы видел своего папу, когда я вчера спросила о фотоаппарате. Он так разволновался. Даже твоя мама не знала, что он сохранил для тебя фотоаппарат. Твой папа запасся пленкой. Все на случай, если когда-нибудь ты снова захочешь взять его в руки.

Я отвел взгляд от Поппи и посмотрел на камеру. Я не понимал, какие чувства испытываю. Попробовал разозлиться — но, к моему удивлению, гнев так и не появился. Из головы почему-то никак не выходила картина: папа оттирает мой фотоаппарат от грязи и сам его чинит.

— А еще он переделал одну из комнат в вашем доме под темную. Она ждет тебя.

Я прикрыл глаза и только молчал. Только молчал и ничего не мог ответить. В голове проносилось слишком много мыслей, слишком много образов. Внутри меня все бушевало. Ведь я поклялся никогда больше не фотографировать.

Но дело было не только в клятве. Теперь, когда я держал в руках объект своего давнего пристрастия, я уже не чувствовал в себе сил бороться с тем, с чем обещал. Против чего бунтовал. С тем, что отбросил прочь точно так же, как поступил с моими чувствами отец, когда принял решение вернуться в Осло. Пылающий внутри пожар начал расти. Тот самый гнев, который я предвидел. Огненный взрыв, которого ждал.

Я глубоко вдохнул, раскрыв объятия тьме, позволяя ей затопить меня, и в этот момент Поппи вдруг объявила:

— Я иду к воде. — Она поднялась и прошла мимо меня, не говоря больше ни слова. Я смотрел ей вслед. Смотрел, как ее ноги утопают в мягком песке и как ветерок играет ее короткими волосами. Словно зачарованный, я смотрел, как Поппи прыгает по воде, позволяя волнам лизать ее ноги. Чтобы брызги не намочили платье, она подобрала его повыше.

Запрокинув голову, Поппи подставила лицо солнечным лучам. А потом оглянулась на меня. Оглянулась и рассмеялась. Свободно и непринужденно, словно не ведая никаких забот.

Я не мог пошевелиться, будто меня пригвоздили к месту. А потом от морской воды отразился солнечный луч и бросил отблеск на лицо Поппи. И в этом новом свете ее зеленые глаза сделались изумрудными.

От этой неземной красоты у меня перехватило дух. Прежде чем я смог осмыслить происходящее, в моих руках оказался фотоаппарат. Ощутив в руках его тяжесть, я закрыл глаза и сдался, уступил проснувшемуся требовательному голосу.

Я снял крышку и сквозь объектив посмотрел на свою девушку, танцующую на фоне волн.

Дождался лучшего ракурса и щелкнул.

Я щелкал и щелкал. Сердце замирало при каждом спуске затвора. Я снимал Поппи. Счастливую Поппи.

Я представил, как буду проявлять пленку, и в кровь ударил адреналин. Вот почему я пользовался именно старым фотоаппаратом. Ожидая в темной комнате, ты можешь насладиться заснятым чудом далеко не сразу. И хороший кадр требует мастерства.

Секунды безмятежности.

Волшебства момента.

Погруженная в свой собственный мир, Поппи бежала по берегу. От жаркого солнца щеки ее порозовели. Поднимая руки вверх, она отпустила платье, и подол тут же намок от водяных брызг.

А потом она повернулась ко мне. Повернулась и замерла. Как и мое сердце. Я ждал, держа палец на кнопке, волшебного мгновения. И оно пришло. На лице Поппи проступило выражение чистейшего блаженства. Закрыв глаза, она закинула голову, словно ею овладело вдруг ощущение безмерного счастья.

Я опустил фотоаппарат. Поппи протянула руку. Опьяненный чувствами, я вскочил и ступил на песок.

Я взял ее за руку, и она притянула меня к себе и прижалась к моим губам. И я покорился ей. Дал ей возможность показать, что значит для нее этот миг. Этот момент. Я отпустил и себя. На какой-то миг я позволил себе отбросить тяжесть, которой всегда прикрывался, словно щитом. Я позволил себе забыться в поцелуе и поднял фотоаппарат. Даже с закрытыми глазами, не видя направления объектива, я был уверен, что снял лучший кадр за весь день.

Поппи отстранилась и молча повела меня обратно к одеялу. Когда мы сели, она положила голову мне на плечо. Я обнял ее обласканные солнцем плечи и притянул ближе. Поппи посмотрела на меня снизу вверх, и я поцеловал ее в макушку. Встретившись с ее глазами, я вздохнул и прислонился лбом к ее лбу.

— Всегда пожалуйста, — прошептала Поппи, глядя на раскинувшееся перед нами море.

Такого я не испытывал уже очень давно. Я не чувствовал этого внутреннего покоя с тех пор, как мы расстались. И я был благодарен Поппи.

Более чем благодарен.

Внезапно Поппи тихо и восхищенно выдохнула.

— Смотри, Руне, — прошептала она, протягивая руку. Я не понимал, что должен увидеть, но Поппи объяснила: — Наши следы на песке[3]. — Она опустила голову и широко улыбнулась. — Две цепочки следов. Прямо как в том стихотворении.

Я растерянно нахмурился. Поппи положила руку мне на колено. Уютно устроившись у меня под мышкой, она пояснила:

— Это мое любимое стихотворение, Руне. Моя мама тоже его любит.

— О чем оно? — спросил я и улыбнулся, глядя на маленький след Поппи рядом с моим.

— Стихотворение очень красивое. Но оно религиозное, так что не знаю, понравится ли тебе, — подразнила меня Поппи.

— Все равно расскажи, — настаивал я, потому что мне хотелось слушать и слушать ее голос. Мне хотелось услышать в ее голосе тот трепет, который всегда появлялся, когда она говорила о своих любимых вещах.

— Вообще, это больше притча. Человеку снится сон. И в том сне тоже есть берег. Только рядом с человеком идет Господь.

Я прищурился, и Поппи закатила глаза.

— Я же говорила, что оно религиозное! — засмеялась она.

— Точно. — Я легонько толкнул подбородком макушку Поппи. — Продолжай.

Поппи вздохнула и пальцем принялась вырисовывать на песке узоры. Когда я увидел очередной знак бесконечности, мое сердце чуть не разорвалось.

— Они идут по песку, а в темном небе у них над головой разыгрываются сцены из жизни этого человека. Кадр за кадром они мелькают, подобно фильму, и после каждой сцены человек замечает за собой две цепочки следов. Они с Господом все идут и идут, и следы все тянутся за ними.

Поппи вновь посмотрела на наши следы:

— Сцены из жизни заканчиваются, и человек оборачивается и замечает нечто странное. Он понимает, что в самые печальные и темные дни его жизни за ним тянулась только одна цепочка следов. Тогда как в счастливые времена их всегда было две.

Я нахмурил брови, гадая, к чему же ведет эта история. Поппи подняла подбородок и зажмурилась от яркого солнца, а потом посмотрела на меня блестящими от слез