Закат империй - Александр Лайк

— Больше не наливают, — сказал Альрихт, проталкивая Морену внутрь, а сам остановился на пороге ложи.

Судя по тому, что не только внешняя, но и неудобная внутренняя сторона подковы были изрядно заполнены, за время его последнего отсутствия сквозь дождь проскочило еще несколько коллег.

Вюр Клеген уже сидел за председательским столом, не на главном месте, конечно, а сбоку и чуть ниже. Еще ниже примостился брат Тузимир из монастыря Эдели, адепт-инок, исполняющий роль протоколиста. Остальные невнятно шумели, глядя, как Муав Шаддам ловит Вельстрема, пытающегося что-нибудь выпить и там же уснуть.

Альрихт звонко постучал по куполу хронодайка. Бестолковое устройство встрепенулось, попыталось сообразить, полночь нынче или полдень, и чего от него, собственно, хотят. Потом неуверенно дзенькнуло уже по собственной инициативе и затихло. Постепенно смолк и шум в ложе.

Альрихт прошел к подиуму и поднялся на свое место.

— Коллеги! — сказал он громко и про себя помолился, чтобы не осипнуть не вовремя. — Коллеги, сегодня мы собрались, чтя традиции и в соответствии со святым Уставом Коллегии, — тут Клеген одобрительно закивал, — чтобы решить один вопрос, а именно: кто из нас и каким числом направится к берегу Рассвета, дабы надлежащим образом встретить его. А из этих избранных — кто именно, коллеги, станет Свидетелем Рассвета с благословения нашего доброго братства, а кто будет назван среди его верных спутников, прилагающих все силы свои к тому, чтобы наш посланник смог совершить все потребное безвозбранно. Так ли это?

— Воистину так, — звучно отозвался Клеген. Альрихт, следящий за ним краем глаза, в который уже раз подивился, что сейчас, во время собрания, старый секретарь по-настоящему красив. Здесь он чувствовал себя в своей стихии, лицо его дышало уверенностью и благородством, а осанка казалась воплощением значительности и компетентности.

— Нет ли у кого из вас дополнений, возражений или иных существенных замечаний, чтобы могли мы руководствоваться ими, переходя к беседе, или отвергнуть их до начала беседы?

Перед лицами сидевших затрепетали огоньки. Постепенно они стали размываться, увеличиваться и менять цвет. Огни сливались и сливались, и наконец, над столом повисла вторая подкова, из света и пламени, повторяющая его форму. И была она густо-синяя, а кое-где даже совсем фиолетовая, что означало полное и безоговорочное согласие. Редкие зеленые огоньки воздержавшихся от суждения совершенно не изменяли общей картины. Альрихт мысленно усмехнулся, обратив внимание на Морену, благочестиво окутавшегося зеленым ореолом. А желтых и уж тем более красных огней не было вообще.

За столом вдруг возникла некоторая сумятица, вызванная тем, что магистр Вельстрем, пошатываясь, встал, выдрался из вежливых клешней Шаддама и опечаленно, хотя и невразумительно, сказал:

— Коллеги, простите, сам — не могу. Вот.

Одним пьяным, но вдохновенным движением он создал точную копию себя самого, только трезвую и спокойную. Копия уселась на место Вельстрема, сотворила перед собой фиолетовое пламя и, кажется, заснула. Во всяком случае, неподвижно замерла. Сам Вельстрем быстро крался к выходу. У самой двери он остановился и виновато сказал:

— В библиотеку. Надо потому что. Я все найду, и диван тоже.

Клеген проводил его скептическим взглядом, поморщился, но ничего не сказал. Альрихт только пожал плечами — дескать, что ж теперь поделаешь?

— Итак, возражений нет, — спокойно продолжил он. — Отлично. Коллеги, я провозглашаю заседание открытым. И пользуясь привилегией председателя собрания, а равно правом гроссмейстера, прошу для себя первого слова.

На этот раз весь стол был фиолетовым, за исключением дерзкого зеленого пятнышка Морены. Альрихт встал и поклонился ложе.

— Благодарю вас, коллеги. Доверие, которое вы оказываете моим словам, согревает меня в наши трудные и ненастные дни. Именно о доверии я и хотел бы сейчас говорить с вашего позволения.

Клеген опять удовлетворенно кивнул. Откинулся в кресле, покойно сложил руки на животе и продемонстрировал уважительное внимание.

— Я полагаю, вряд ли кто-нибудь из здесь собравшихся станет возражать против того, что именно единодушие потребуется нам в эти дни, как никогда, — гладко проговорил Альрихт. — Единодушие, которое является основным и единственным наглядным признаком согласия — будь то в семье, в воинском отряде или в целом государстве. Ничего не может быть страшнее для той группы, которая отправится на восток, чем раскол или нежданное предательство. Когда надо действовать, действовать быстро и слаженно, нет места спорам. А ведь среди нас есть заядлые спорщики, — он тонко улыбнулся, — такие, я бы сказал, записные оппозиционеры, которых вином не пои, дай только внести смятение и посеять смуту. Однако я верю в их светлый разум, верю в их добрую волю, и потому полагаю, что на пути к берегу Рассвета они не станут проявлять свой темперамент. Да, коллеги, я прошу вас сегодня использовать отведенный вам запас склочности до конца, и забыть о ней до конца этого мира. Я не боюсь этого злого слова — «склочность». Есть, есть среди нас такие, кому приятнее всего любой разговор превратить в дебаты, дебаты в диспут, диспут в соревнование по риторике, а соревнование — в скандал, порой переходящий в постыдное рукоприкладство. Я даже позволю себе назвать несколько имен, хотя это и противоречит моим обычным правилам. Но сегодня у нас необычное заседание, коллеги, и вообще боюсь, что обычное нам будет отныне встречаться все реже и реже. Итак, господин Юнай Мегиш, окажите мне любезность, встаньте.

Высокий седой мерв встал, вздымая кустистые брови.

— Извольте, господин гроссмейстер, хотя я не понимаю, что…

— Сейчас поймете, — пообещал Альрихт. — Прошлым летом во время обсуждения некоторых аспектов принципиальной бризантной нестабильности тетраподического базиса Оракулов вы вступили с магистром Нервалем в спор, который в мгновение ока превратился в перебранку, и увещевания господина Клегена не могли вас удержать.

— Так господин гроссмейстер, вы же знаете, как я уважаю господина Клегена, но господин Нерваль…

— Более того, — стальным голосом продолжал Альрихт, — вы позволили себе перевести дискуссию из теоретической плоскости в плоскость, я бы сказал, чисто практическую, а именно: стукнули господина Нерваля в нос и порвали ему воротник. Так?

— Ой, ну так, — неохотно согласился Мегиш.

— Признайте, господин Мегиш, что подобное поведение лишь с большой натяжкой можно признать хоть сколько-нибудь соответствующим этике мастера Искусства. А если в следующий раз вам придет в голову доказывать свою правоту заклинаниями? Да-да, что вы, извините, рожи корчите? Я имею в виду отнюдь не демонстрационные заклинания, а те, которые при надлежащем использовании могут причинить оппоненту физический вред, даже увечья! Не вы ли были пойманы недавно господином Шаддамом в буквальном смысле за руку, при возглашении в адрес господина Кольмина нелестных пожеланий интимного характера, сопровождавшихся знаком Власти?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});