Закат империй - Александр Лайк

— Господин Этерно, я в шестой раз настоятельно прошу вас не ставить стакан на стол, — без интонаций сказал он. — Имейте уважение к мебели.

— Как ему удается запомнить, сколько раз он к кому обратился? — неподдельно удивился Клосс.

— Он запоминает, сколько раз прошел туда-сюда, — весело предположил Альрихт. — А говорит всем каждый раз одно и то же.

— А если я уйду отсюда в коридор? — прикинул Клосс. — А потом вернусь, да еще и встану в другом месте…

— Брось маяться дурью, — лицо Альрихта вдруг стало злым и жестким. Ладно, поговорили, и хватит. Садись на свое место, Этерно. Сейчас я сгоню это стадо в кучу.

Он порывисто развернулся и стремительно ушел следом за Клегеном. Клосс неприязненно передернул плечами.

— Не понимаю, — вслух сказал он сам себе. — Не понимаю их. И кажется мне, что не хочу понимать.

А гроссмейстер быстрыми шагами двигался по темному узкому коридору, и лицо его было совсем уж бешеным. И сжатый кулак размеренно ударял в воздух, в такт не то шагам, не то мыслям.

Ненавижу, беззвучно выкрикивал Альрихт. Ненавижу, дерьмо, медузы, топленые мозги! Как же просто опуститься, как легко можно разжиреть, нет, даже не разжиреть, а распухнуть от безделья, потерять все, что сделало тебя мастером, разучиться понимать мир… Сила. Сила. Это она их погубила. Они больше не умеют действовать тонко, чувствовать остро, думать быстро… Сила, Сила, как же мне ее не хватает, и как же я ее боюсь… Сила есть — ума не надо. И не надо ведь, посмотри вокруг! Ведь они не могли быть изначальными дураками, не могли, дуракам не дается Искусство, бездари не могут петь стихиям, потому что стихии — это вам не какой-нибудь идиот-король, которого можно приучить слушать заунывное бормотание, заставить поверить в то, что это и есть истинное Искусство, и он привыкнет, и даже будет получать некоторое извращенное удовольствие, но стихии не обманешь, потому что они куда ближе к истине, чем мы… или не ближе? Или истины вовсе нет, а есть только заунывное фальшивое бормотание разной степени мерзости? Нет, не может такого быть, я не хочу, чтобы так было, то есть, может, конечно, это все так и есть… пока. Пока. Я слишком много раз за последние дни говорил себе это «пока». Пора действовать. Время болтовни ушло. Пусть истины нет, и стихии слушают бред, и сами они — бред, и все на свете гнусный липкий бред. Сон. Кошмар. Липкий, как глинтвейн, оставляющий на душе омерзительные круги. Квадраты и звезды. А мы только деформируем донце этого кошмара, цепляем к нему буксиры и балансы, висюльки и закорючки, красивые слова и безумные идеи… ну почему безумные? Идея не может быть безумной. Когда она безумна… без-умна, без ума, значит… Идея без ума — уже не идея. Даже не мысль. Это бред. Но если идея не безумна, если она не крушит все предыдущие стенки, установленные природой для сознания, то в чем же тогда ее ценность? Если она — не больше, чем маленький шаг в старом загоне для свиней, в рамках всем дозволенного, известного, шаблонного? Зачем она нужна, если не позволяет вырваться из пределов познанного туда, в манящую и зыбкую неизведанность? Ведь нам нужно именно новое, пока непонятое и непонятное, пока еще недоступное знание! Только тогда идея становится настоящей идеей, когда пробивает брешь в скале непонимания. Значит, она должна быть безумной, выходящей за пределы старого ума… должна быть безумной. И не имеет права на безумие. Как это решить? Как найти ту меру, в которой Ум и Сила, сливаясь воедино, порождают нечто новое и прекрасное?

Плевать. Плевать на все. Пусть в этом мире нет гармонии, и истины тоже нет. Это уже совсем неважно. В следующем мире будет истина, и будет гармония, а дураков не будет вовсе, им не удастся появиться, а если даже какой и появится, то мироздание сотрет его в порошок, в пыль, в прах! А если кто-нибудь вознамерится впустую прожигать свои мозги — мозги, дарованные ему Богом!.. Мной, разорви тебя на части!..так вот если кто-то посмеет пренебрегать разумом, который Я ему даровал, и волей, которую в него вложил Я, если он станет осквернять свой дух, расточать свой талант всуе и бесцельно тратить жизнь, то я… Я… не стану же я бегать за каждым идиотом и бить его по яйцам?.. конечно, не стану… и что же делать? Тогда он есть распоследнее дерьмо, и будет сидеть по уши в дерьме, и пусть даже не надеется из него выбраться, тля, гнида, срань, декшасс! Так и сдохнет в своем вонючем болоте!

Альрихт вдруг остановился. Где-то я это уже видел. Болото, грязь, но не выбраться, не выползти, сколько не цепляйся за стенки, срывая ногти… Где-то это уже было. Они сожгли свой талант, прожрали его, просрали, растратили огонь жизни и потеряли силу духа… Они подохнут по уши в дерьме… Господь мой Эртайс, милостивый и всемогущий, ты тоже не смог придумать иного пути?!

Гроссмейстер упал на колени, прижался щекой к холодной дубовой панели и заплакал.

Почему панель холодная? Дуб всегда щедро возвращает тепло, дуб греет, добрый священный дуб… Неужели у меня такая холодная щека? Да, холодная, мертвая щека. Я, наверное, схожу с ума. Или уже сошел. Нет, тогда бы я этого не понимал. А почему не понимал бы? Может ли человек, лишенный разума, понимать его отсутствие? Или ущербность? Наверное, нет. Слепой может осознавать свою слепоту, и безногий может помнить об утраченной ноге, но они делают это рассудком, а если поврежден сам рассудок, чем же воспринять его повреждение?

Если я вижу мир искаженным, как я пойму, как смогу понять — изменился весь мир или только мое представление о нем? Что-то следует полагать неизменным. Чаще неизменным полагают мир, а себялюбивые глупцы и эгоистичные мудрецы… а в чем разница?.. могут и себя принять неизменным… но что такое неизменность? Совпадение того, что есть, с тем, что было прежде? Но того, прежнего, уже давно нет, есть только наша память о нем, а если мы помним неточно? Или вовсе неверно? Память, восприятие тогда, восприятие сейчас, я сам и весь мир — все меняется, все уходит, все зыбко и непрочно… Нет ничего постоянного. Все мы безумны, и безумен наш мир. И все снова возвращается на прежнее место, все ходит по кругу, все замкнуто в чудовищные кольца… наверное, это и есть самая суть нашего мира: все, что ты полагаешь бесконечным, на деле замкнуто в жуткое кольцо, из которого нельзя вырваться… по уши в дерьме…

На самом деле ничего нет. Нет Заката и нет Рассвета, нет Запада и нет Востока. Есть я. Страдающая точка в дурной бесконечности. Меня придумал Эртайс, чтобы я снова мог придумать его, молиться ему, позволить ему родиться в следующем мире, чтобы он мог страдать, молиться мне, победить себя и придумать меня, чтобы я страдал и молился, и придумал его… Мы лепим друг друга по образу и подобию своему, потому что не можем помыслить иного, потому что мы недостаточно безумны, чтобы создать себе истинно божественного бога, мы тщимся создать Абсолют, но Абсолют идеален, а идеал недостижим; и когда начинается воплощение, овеществление, мы сразу срываемся с лезвия бритвы, нам не хватает ни мощи реального хладнокровного восприятия, ни огня священного безумия, мы рвемся к гармонии, мы ищем точный баланс между пылающей страстью и холодным бесстрастием… но Силы, Силы нам не хватает!.. и Разума не хватает тоже, мы наивно смешиваем в одном сосуде все, что удается украсть из собственных снов, мы воображаем себе некие Весы, на одной чаше коих Лед, а на другой — Пламень, но когда наши жалкие огоньки и ледышки смешиваются воедино, то получается тепленькая мутная водичка, в которой плавают убогие огарочки, и великолепная идея Абсолютных Богов с презрением отворачивается от этой ничтожной плоти… нет Бога в теплом бульоне. Богу противна эклектика, он ее отвергает. Тепло не есть ни жар, ни холод, и оно так же точно отторгает пресуществленные крайности. Бог презирает тепленькую жижицу, и она отвечает взаимностью, ей не нужен Бог. Хватит с нас жидкого бульона, уже хватит, мальчики и девочки, на всех хватит и больше не надо, не надо… Но мы не можем ничего иного, и сами законы мироздания не позволяют иному существовать, а мы изменяем эти законы, снова и снова, или хотя бы пытаемся изменить, каждый день, каждое утро, каждый Рассвет… Следующий день не будет похож на предыдущий. Мы изменим мир. Мы изменяем миры… или нам только кажется, что мы их изменяем? Возможно, наверно, вероятно, скорей всего меняемся мы сами. И мы будем меняться снова и снова, мы будем сниться друг другу вечно, я и Эртайс, потому что мы не умеем иначе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});