Больше чем просто дом (сборник) - Френсис Фицджеральд

Майклу необходимо было выпить — не выпив, он не перенесет этого приема. Нырнув в боковую дверь отеля, он спросил, где бар: швейцар с полкилометра вел его по новеньким, американского вида переходам.

Вот только как оно могло получиться? — бар был полон. Там было десять… нет, пятнадцать мужчин и две… нет, четыре девушки: все с венчания, всем потребовалось выпить. В баре подавали коктейли и шампанское — как выяснилось, за счет Резерфорда, поскольку он арендовал весь бар, и бальную залу, и два больших банкетных зала, и все лестницы, которые вели вверх и вниз, и окна, выходившие на целый парижский квартал. Через некоторое время Майкл влился в длинную, медленно двигающуюся вереницу гостей. Через цветастую дымку всяких «Просто очаровательная свадьба», «Милочка, ты была прекрасна!», «Повезло тебе, Резерфорд» он продвигался вперед. Когда он оказался рядом с Кэролайн, она шагнула навстречу и поцеловала его в губы; впрочем, он не ощутил в этом поцелуе никакой близости, было в нем что-то ненастоящее, и Майкл поспешил отстраниться. Старая миссис Денди, которая всегда хорошо к нему относилась, задержала его руку в своей и поблагодарила за цветы, которые он послал ей, когда узнал, что она болеет.

— Простите, что не написала вам; знаете, мы, старухи, всегда признательны за…

Цветы, ненаписанный ответ, свадьба — Майкл видел, что для нее все это сейчас имеет одинаковое значение; она поженила и отдала замуж пятерых других детей; два брака распались у нее на глазах, и эта сцена, которую Майкл переживал с такой остротой и замешательством, для нее была лишь давно знакомой шарадой, в которой ей и раньше доводилось сыграть свою роль.

На маленьких столиках уже сервировали закуски с шампанским, в пустующей бальной зале играл оркестр. Майкл сел рядом с Джебби Уэст: ему все еще было неловко за отсутствие визитки, однако вскоре он заметил, что не единственный пренебрег тонкостями туалета, и ему стало легче.

— Правда, Кэролайн была божественна? — осведомилась Джебби Уэст. — И какое самообладание! Я ее утром спросила, не нервничает ли она перед таким ответственным действом. А она ответила: «С чего бы это? Я мечтаю о нем вот уже два года, и теперь я просто счастлива — и точка».

— Так оно, видимо, и есть, — мрачно откликнулся Майкл.

— Что?

— То, что ты сказала.

Его пронзили кинжалом, вот только, к своему отчаянию, он не чувствовал боли.

Он пригласил Джебби на танец. Рядом танцевали друг с другом мать и отец Резерфорда.

— Как-то мне грустно на это смотреть, — сказала Джебби. — Они сколько лет уж не виделись; оба успели снова вступить в брак, она еще раз развелась. Когда он приехал на свадьбу Кэролайн, она встретила его на вокзале и предложила остановиться в ее доме на авеню дю Буа вместе с кучей других людей, все очень прилично, но он испугался, что его жена прослышит про это и ей это не понравится, и поехал в отель. Тебе не кажется, что это довольно грустно?

Примерно через час Майкл внезапно понял, что уже день. В одном углу бальной залы из ширм составили нечто вроде экрана для показа живых картин; фотограф делал снимки гостей со стороны невесты. Гости, неподвижные, как смерть, и бледные, как воск, в свете ярких ламп показались танцорам, которые кружились в ровном полумраке бальной залы, одной из тех жизнерадостных либо зловещих групп, на которые случается набрести на «Старой мельнице» в парке аттракционов.

Когда сфотографировали гостей со стороны невесты, настал черед шаферов; потом — подружек невесты, родственников, детей. А затем Кэролайн, энергичная, возбужденная — величавость, приличествующая подвенечному платью и роскошному букету, с нее давно слетела, — подошла и выдернула из толпы Майкла.

— А теперь пусть сфотографирует старых друзей. — Тон ее говорил о том, что это будет самая лучшая, самая задушевная фотография. — Идите сюда, Джебби, Джордж, — нет, не ты, Гамильтон; только мои друзья. Салли…

Вскоре после этого последняя натянутость испарилась, и часы потекли легко и стремительно: их уносил поток шампанского. Гамильтон Резерфорд, отдавая дань моде, сидел за столом, обняв свою старую подружку, и заверял гостей, среди которых было несколько озадаченных, но доброжелательных европейцев, что вечеринка еще совсем даже не закончена: после полуночи все вновь соберутся у Зелли. Майкл увидел, как миссис Денди, еще не вполне здоровая, поднялась, чтобы уйти, но ее раз за разом втягивали в вежливый разговор; Майкл указал на это одной из ее дочерей, которая решительно вывела мать из зала и вызвала ей такси. Майкл был очень горд своей заботливостью и налил себе еще шампанского.

— Просто невероятно, — вещал с энтузиазмом Джордж Пэкмен. — Это торжество обойдется Гамильтону тысяч в пять — и мне сдается, что это его последние деньги. Но разве он отказался хоть от цветка или от бутылки шампанского? Это не в его стиле! Этот молодой человек далеко пойдет! Известно ли вам, что нынче утром, за десять минут перед началом церемонии, Т. Д. Вэнс предложил ему жалованье в пятьдесят тысяч долларов в год? Через двенадцать месяцев он снова будет миллионером!

Разговор прервался — родился план вынести Резерфорда из зала на плечах: они привели его в исполнение вшестером, а потом стояли на послеполуденном солнце и махали вслед молодоженам. Вот только, похоже, где-то вкралась ошибка, потому что пять минут спустя Майкл увидел, как молодожены спускаются по лестнице в банкетную залу, победоносно вздымая вверх по бокалу шампанского.

«Вот это по-нашему, — подумал Майкл. — Широко, свежо и свободно; этакое гостеприимство в стиле виргинских плантаторов, только в ином темпе, нервически, будто телеграфный ключ».

Бесцеремонно застыв посреди зала (ему приспичило выяснить, кто тут американский посол), он вдруг с ужасом обнаружил, что уже несколько часов совсем не думает про Кэролайн. Он испуганно огляделся и увидел ее в другом конце — сияющую, юную, бесконечно счастливую. А рядом с ней он увидел Резерфорда, который взирал на нее так, будто никогда не сможет наглядеться, и пока Майкл смотрел на них, они начали развоплощаться — так, как он когда-то хотел этого на рю де Кастильоне: развоплотились и растаяли в своих будущих радостях и бедах, в грядущих годах, которые преуменьшат чувство собственного достоинства Резерфорда и юную трогательную красоту Кэролайн; они развоплощались, он уже едва различал их, будто их окутала дымка, подобная ее пышному белому платью.

Майкл излечился. Брачная церемония с ее помпезностью и разгулом стала своего рода инициацией к новой жизни, куда даже его сожаления не могли за ним последовать. Вся горечь, накопившаяся в его душе, внезапно растаяла, и мир родился заново из юности и счастья, которые окружали его, нежась в свете весеннего солнца. Шагая навстречу Гамильтону и Кэролайн Резерфорд, дабы попрощаться с ними, он пытался вспомнить, которую из подружек невесты пригласил нынче вечером на свидание.

Дитя отелей[54]

I

Место это такое, что каждый инстинктивно пытается объяснить, почему он здесь оказался: «Видите ли, я здесь потому…» Если у вас нет объяснения, вас записывают в подозрительные личности, поскольку этот угол Европы не привлекает к себе людей; он скорее принимает их, не задавая лишних и неудобных вопросов: живите сами и давайте жить другим. Здесь пересекаются дороги тех, чей путь лежит в частные лечебницы и туберкулезные санатории в горах, и тех, кто утратил статус persona grata в Италии или Франции. Да и это еще не все…

Впрочем, на вечеринке в «Отель де труа монд» новоприбывший вряд ли различил бы под поверхностью все эти течения. Глядя на танцующих, он увидел бы шеренгу англичанок определенного возраста, с бархатками на шее, крашеными волосами и серовато-розовыми напудренными лицами; шеренгу американок определенного возраста в снежно-белых наколках, черных платьях, с вишнево-красными губами. И почти у всех у них глаза время от времени перебегали справа налево и останавливались на вездесущей Фифи. Весь отель волей-неволей знал, что в этот вечер Фифи исполнилось восемнадцать.

Фифи Шварц. Юная еврейка изысканной, ослепительной красоты: лобик ее изящной дугой поднимался к волосам, которые обрамляли его, будто бы гербовым щитом, а потом разлетались локонами, волнами и завитками мягкой бронзы. Глаза ее были огромными, яркими, ясными, влажными и сияющими; цвет щек и губ был натуральным, кровь приливала к самой поверхности кожи, ибо ее перекачивало сильное молодое сердце. Фигура у нее была настолько вызывающе-привлекательной, что один циник как-то заметил: она вечно выглядит так, будто под платьями у нее ничего не надето; впрочем, вряд ли он был прав, потому как земные блага были отпущены Фифи на поддержание ее красоты столь же щедро, как и небесные. Какие платья — шелка от Шанель, муслин от Молино, парча от Пату; дюжины туалетов, узких в бедрах, колышущихся, развевающихся, лишь на восьмушку дюйма не достающих до пола во время танца. Сегодня она выглядела тридцатилетней в ослепительном черном платье; с предплечий стекали длинные белые перчатки. «Полная безвкусица, — шептались вокруг, — такое только на сцену, в витрину или на манекена. И о чем думает ее мать? Впрочем, довольно взглянуть на ее мать».