Под мраморным небом - Джон Шорс

я наконец-то смогу отправиться на свидание с Исой. Только убедившись в том, что мы в относительной безопасности, мы решили встретиться. Дрожа от волнения, я заперла изнутри дверь своей комнаты и зажгла толстую свечу. Открыв дверцу шкафа, я раздвинула пыльные халаты и шагнула в проем. Дорогу мне преградили коробки. Я аккуратно сдвинула их в сторону.

Как и говорил отец, я увидела лестницу из необработанного камня. В одной руке неся свечу, а второй рукой держась за стену, я стала спускаться по ступенькам. Винтовая лестница резко уходила вниз. Здесь, наверно, лет сто не убирали, подумала я. Ступеньки были усеяны мертвыми пауками и высохшим мышиным пометом. На одном участке стены были процарапаны имена, и я представила, как изменники остановились здесь, чтобы оставить свой след. Каково это – строить подземный ход, зная, что, когда он будет проложен, тебя обезглавят? Может, здесь бродят призраки? Вряд ли, рассудила я. Эти люди приняли достойную смерть, их души не страдают.

Лестница кончилась, передо мной темнел туннель. Коридор был узкий, крупному мужчине пришлось бы идти по нему боком. Свеча – слабый огонек в этой черной утробе – озаряла лишь небольшой отрезок пути впереди, не более чем в десять шагов. Меня внезапно охватил страх. А вдруг пламя погаснет? Почему я не взяла фонарь?! К счастью, коридор был прямой. По словам отца, его специально таким сделали, чтобы император, если у него не было времени найти и зажечь свечу, мог спокойно дойти до дома, ни на что не натыкаясь.

Я представила, как я иду под спящими семьями и большими дворами. В какой-то момент я увидела впереди пару блестящих круглых глаз, но, когда подошла к ним ближе, глаза скользнули в щель и исчезли. Воздух был затхлый, и я ускорила шаг. Далеко еще? На стенах опять появились вырезанные надписи. То были ругательства, проклятия, посылаемые на головы тех, кто осмелится войти в этот туннель. Кому предназначались эти проклятия – моему деду или его возможным преследователям?

Отец предупредил меня о ловушке, и, дойдя до нее, я остановилась. В середине коридора лежала каменная плита высотой до колен и такая же широкая. Если шагнуть на эту плиту, ловушка сработает. Пол под ногами тут же разверзнется, потом рухнут стены и потолок, раздавят любого, кто коснется этой плиты.

Осторожно, стараясь не коснуться камня, я переступила через ловушку. Зная, что конец туннеля близок, я пошла быстрее. Увидев впереди свет, я тихо вскрикнула. Сияние становилось ярче, будто занимающаяся заря. Передо мной выросла еще одна винтовая лестница, я стала торопливо по ней подниматься. Должно быть, Иса услышал мои шаги. Он окликнул меня, а через миг я оказалась в его объятиях. Последние несколько ступенек мы преодолели вместе и вышли в погреб.

– Иди за мной, Ласточка.

Мы поднялись еще по одной лестнице и оказались в доме – в скромном жилище, где была всего лишь одна большая комната. В дальнем углу находился прокопченный очаг с железными горшками. На стенах висели картины Исы с изображением Тадж-Махала и его сложные чертежи. Из предметов обстановки были только письменный стол и стул. Остальное убранство составляли ковры, одеяла и плюшевые подушки. Иса закрыл ставни на окнах и запер дверь.

Потом обнял меня и стал целовать. Наконец он отстранился от меня и прошептал:

– Этот дом, построенный твоим прадедом, любовь моя, маленькая крепость. Ему не страшны ни пожары, ни штурм. Его каменные стены столь же широки, как моя грудь.

– И что же? – спросила я, недоумевая, почему он сейчас говорит о столь прозаичных вещах.

– А то, Ласточка, что здесь нас никто никогда не услышит. Никогда.

Мое отражение улыбнулось в его глазах. Он поцеловал меня, и я всем своим существом потянулась к нему. Я не прикасалась к нему со времени нашей встречи на постоялом дворе, а это было очень давно. Мы скинули с себя одежды, и в сиянии свечей принялись вновь познавать друг друга. Его губы изучали мое тело, смакуя меня, будто самое изысканное вино. Я обняла его, мы опустились на одеяла и подушки. Вскоре он был на мне. Приятно было ощущать на себе тяжесть его теплого тела. Я стискивала его в своих объятиях, наблюдая, как наши тени на стене повторяют ритмичные движения наших тел, слившихся в единое целое.

После, когда мы отдыхали, я склонила голову ему на грудь, слушая, как бьется его сердце. Он гладил мой лоб, а я думала о будущем, о том, что могло бы быть.

– Иса, – спросила я, – ты хочешь ребенка?

– Только от тебя.

Я обняла его с благодарностью, так как с каждым годом я все больше мечтала о детях.

– Это рискованно, – сказала я. – Моя беременность может поставить под угрозу строительство Тадж-Махала.

Иса намотал мои волосы на свои пальцы:

– Не знаю, Ласточка, что будет более долговечно, мавзолей, что мы строим, или дитя, которое могло бы осчастливить нас. Камень, конечно, будет стоять веками. Но ребенок... ребенок обессмертит нас.

– Немногим мужчинам приходят в голову такие мысли, – заметила я. – Женщины в гареме, не сведущие ни в политике, ни в истории, думают об этом каждый день, а для мужчин это – не стоящий внимания пустяк.

– Разве можно дитя, прелестное дитя, считать пустяком? – произнес Иса, проводя ладонью по моим бедрам.

У меня одеревенел язык. Если я выскажу вслух свои мысли, у него испортится настроение. Вот мужчина, которого любой ребенок с радостью назвал бы отцом. Но отцом Ису никогда не назовут.

– Понимаешь, Иса, – тихо заговорила я, – если у нас будет ребенок, ты никогда не сможешь признать его открыто. Ты никогда, никогда не сможешь выразить ему свою любовь. Отцом ты будешь только здесь.

Иса опечалился, но он, насколько я уже успела его узнать, был не из тех людей, которые грустят о том, чего у них нет. И вот уже на его губах вновь появилась его кривая улыбка.

– Дитя... наше дитя, любовь моя, это счастье. Чего еще я мог бы просить у Аллаха? Он и так уже исполнил много моих желаний.

Я обратила лицо в сторону Мекки и стала молиться о том, чтобы мое чрево не оказалось бесплодным, как в том постоянно упрекал меня Кхондамир. Для меня материнство не было смыслом существования, в жизни мне требовалось еще многое другое, но я хотела иметь свое дитя. Ребенок был бы подарком для меня самой, для Исы и для отца. Он