Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

Зима нагрянула с метелями, с сильными снегопадами, с трескучими морозами; трещали углы домов, скрипел снег, повизгивал под полозьями саней. Воробьи на лету замерзали и падали на ухабистые дороги. В морозные дни город погружался в сизо-голубой туман. Белые стены собора, величественно возвышавшегося на площади, рядом с городским садом, в такие дни как бы растворялись в тумане. Только висел в сизо-голубом воздухе золотой крест.

Холодно и сумрачно в квартире Камышиных. Окна покрыты толстым слоем льда и серебристым инеем. Сестры с нетерпением ждали вечера. Вечером бабушка затопит печку, нажарит к ужину котлет. Только подумать — котлеты! Днем пришел татарин, предложил купить конину.

Тетя Дунечка, теперь она всегда старалась как бы случайно попасть к обеду, тряхнув головой, отчего поблекшие розочки на ее шляпке судорожно закивали, воскликнула:

— Лучше умереть с голоду! Есть эту погань! Нет, лучше голодать!

Татарин обиделся:

— Свинья поганый, конь чистый.

— Да, да, лошадь чистое животное, — сказала бабушка, — она не станет пить из грязного ведра.

Ужинали, как в былые времена, не в кухне, а в столовой. Нина старалась отламывать по маленькому кусочку, но две котлеты исчезли моментально, — вкусная еда ужасно быстро съедается. За чаем, придвинув к себе лампу, бабушка вслух читала газету.

— Волна беженцев не стихает… расселение беженцев… Нет, вы только послушайте: по декабрь в нашу губернию прибыло с Поволжья семнадцать тысяч беженцев.

— К моей хозяйке, — сказала Лида, — вчера с Поволжья приехала сестра с ребенком. У нее умерли от голода муж и двое детей. На женщину и ребенка смотреть страшно — живые мощи. Хозяйка злится, самим есть нечего.

Мама страдальчески поморщилась:

— Не стоит при детях про такие вещи рассказывать.

— А по-моему, стоит, — упрямо возразила Лида, — достаточно, что нас под стеклянным колпаком воспитывали.

— Ну, сейчас не время обсуждать методы воспитания, — сердито сказала бабушка. — Да, вот интересная заметка… «Курсанты Энской пехотной школы постановили взять на свое иждивение 15 человек детей из голодных губерний. Молодцы курсанты! Кто за ними?» — Бабушка помолчала, а потом подобревшим голосом, произнесла: — У русских солдат всегда была святая душа.

— Но это же красноармейцы! — ехидно заметила Лида.

Бабушка хмуро глянула поверх очков.

— Солдаты всегда остаются солдатами.

— Но они же красные, — не унималась Лида.

Мама поспешно спросила, что идет в театре.

Бабушка не ответила. Хмуря густые и все еще черные брови, она сказала:

— Сколько бедствий принесла революция! Голод. Беженцы. Эпидемии. Дожили… только подумать: за конину платим серебром…

— Голодали и до революции! — рассердилась Лида. — И раньше были эпидемии, а в придачу к спекулянтам были и ростовщики и всяких мастей буржуи. Только до революции нас это не касалось. Вот мы и не замечали. Все эти бедствия неизбежны после двух войн…

— Уволь, пожалуйста, — оборвала Лиду бабушка, — я уже стара, чтобы мне мораль читать! — Бабушка ушла в свою комнату.

— Зачем ты так? — с упреком сказал Коля. — Вечно ты маму дразнишь. — Он ушел за бабушкой.

— Умный она человек, а не понимает, — оправдывалась Лида.

— Это ты не понимаешь… Дети, идите в свою комнату, — распорядилась мама.

Вот опять, как что особенное, так — «идите к себе».

— Лида воображает, будто умнее бабушки. Вон что красные наделали, — сказала Катя в детской. — Уж ты, Нина, должна понимать: тиф, беженцы, голод…

— Ты сильно понимаешь, думаешь — учишься в школе, так все и понимаешь, — в спорах Натка всегда принимала Нинину сторону.

— В школе… — лицо Кати стало грустно-озабоченным, — в школе… нам учительница говорила, что помещики издевались над крестьянами, продавали их…

— Живых? — с интересом спросила Натка.

— Ах, боже мой, ну конечно же!

— Ты не махай рукой! — закричала Натка. — Это ты сама все напутала, Нина мне читала — продавали только мертвые души, а людей этих звали Чичики.

Катя даже не улыбнулась.

— А еще учительница говорила, что белые у красных на коже, на спине и на груди вырезали звезды, расстреливали за то, что они за бедных воевали.

— Значит, за нас, — убежденно сказала Натка.

Старшие сестры переглянулись.

— Мы раньше не были бедными, — Нина вспомнила Петренко; когда говорили про «раньше», она неизменно его вспоминала. — Петренко наш красный, Вену в тюрьму посадили несправедливо, а он выпустил. Значит, бабушка не за справедливость?

— Не смей так говорить про бабушку! — закричала Катя.

— Ну, а вы о чем спорите? — спросила Лида, заглянув в детскую.

Она вошла, присела к столу и принялась что-то рисовать на листке бумаги. Рисует Лида замечательно. Бабушка говорит, что у нее дар божий, только она к нему несерьезно относится. Лида сейчас какая-то рассеянная, даже не заметила, что сестры не отозвались. Мама говорила, что ей трудно живется. Нелегко искать уроки музыки, сколько и без нее безработных учителей. А еще Лида взяла да и отказалась от выгодного урока. Поссорилась с родителями своих учениц из-за убеждений — так непонятно Лида пояснила маме свой отказ.

Коле тоже почему-то не везло с уроками. Готовил по физике какого-то балбеса, а балбес провалил экзамен и не заплатил. Занимался с двумя студентками, а потом узнал, что они сами нуждаются, и ничего с них не взял. Лида сказала, что это донкихотство, а Коля тогда засмеялся и сказал: «Сама не лучше». Лиде сейчас, наверное, неприятно, что она бабушку рассердила. Вот ей, Нине, всегда неприятно, когда она кого-нибудь рассердит.

— Ты что рисуешь? — спросила Нина, подойдя к столу.

— Видишь? Дорогу.

— А куда эта дорога?

Вместо ответа Лида пририсовала в конце дороги улыбающееся солнце.

— Идем, провожу тебя, — предложил Коля, появляясь в детской, — мне как раз по пути, — и, протянув Лиде сверток, добавил: — Вот мама посылает сестре твоей хозяйки, беженке, немного конины.

Когда они ушли, Катя, торжествуя, сказала:

— А что я говорила?! Бабушка добрая! Будешь еще спорить?!

— Я и не спорю, — Нина пожала плечами, — только почему бабушка так про революцию?

— Что про революцию? Молчишь. Не знаешь, что сказать, — рассердилась Катя.

Внезапно тяжело заболел Вена. Он снимал где-то далеко комнату. Никого у него не было. Коля на время Вениной болезни переселился к нему. Бабушка носила им еду.

Мама приходила со службы поздно. Она часто жаловалась:

— Когда же все установится? Курс рубля падает, меняется чуть ли не каждый день, приходится все заново пересчитывать.

Нина ненавидела этот курс, он заставлял маму щелкать счетами всю ночь. Наверное, из-за этого несчастного курса мама совсем перестала петь.

Теперь возить воду стало обязанностью сестер. Водоразборная будка не работала — ездить надо было на ключик за два квартала. Пустую, обледенелую бочку тащить еще ничего, правда, когда с горы — она ударяла по ногам, а вот с водой, да еще в гору — у сестер слезы намерзали на ресницах.

У проруби — огромная очередь. Откуда-то вынырнула Гранька. Вытерев нос рукавицей, она сообщила:

— А я вашего дядьку с барышненкой видела.

— Какого дядьку? — не поняв, спросила Нина.

— Че, не знаешь? Ну, дядю Колю.

— Врешь, — строго сказала Катя, — он ухаживает за больным товарищем и вообще ни с какими барышненками не ходит.

— Чтобы я врать? Вот побожусь. — Гранька перекрестилась. — Идет вот эдак, — она подбоченилась и, с трудом переставляя ноги в огромных пимах, покачиваясь, прошлась перед сестрами. — Я ему «здравствуй» сказала, а он: «Здравствуй, курица».

Сестры переглянулись — он!

— А какая она из себя?

— Ужасти какая красивенькая! — Гранька даже зажмурилась от восторга. — Глаза как у кошки, так и зыркает, так и зыркает. Коса до задницы.

Гранькин поток красноречия оборвал сердитый окрик Степанидихи:

— Гранька, куды тебя холера унесла!

Гранька бросилась со всех ног, из рваного пима по снегу волочилась портянка.

Сзади кто-то басом сказал:

— А ну, сороки, подвигайте свой кабриолет.

Воду доставать из проруби не так-то просто: Катя спустилась к проруби, а Нина стояла вверху и принимала ведерко от Кати. Стараясь не расплескивать, выливала воду в кадку.

— Они бы еще наперсток взяли, — проговорил кто-то насмешливо.

Мальчишеский ломающийся голос произнес:

— Они же маленькие, им же тяжело.

Нине очень хотелось посмотреть: кто же это сказал, но она боялась разреветься, закусив губу, таскала воду. И все же она поскользнулась, ведерко с грохотом покатилось, вода выплеснулась под ноги. Тот же недовольный голос проворчал:

— Теперь изволь из-за этих девчонок ходить с мокрыми ногами.