Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

Вечером был семейный совет. Пришли бабушка, Коля и Лида, мамина молоденькая кузина, она теперь жила у бабушки. Пришел доктор с треугольной бородкой и тетя Дунечка. Теткой она приходилась маме, но не хотела, чтобы дети звали ее бабушкой. Тетя Дунечка говорила басом и на груди носила на золотой цепочке золотые часы.

Детей уложили пораньше спать. Одеваясь, нянька сказала:

— Отправляют, значит, меня к куме, чтобы я не слушала. Знаю я ихние мнения. Папенька прислал письмо, чтобы, значит, уезжали.

— Куда уезжали? — спросила Катя.

Не сказав, куда им надо уезжать, нянька ушла. Натка мгновенно уснула, а Катя и Нина смирненько лежали в своих кроватях и прилежно слушали, что говорят взрослые в гостиной.

Заговорила мама, но быстро и тихо, ничего нельзя было разобрать. Неожиданно мама заплакала.

— Наталья, возьми себя в руки, — сказала маме тетя Дунечка.

Нина поразилась.

— Катя, разве можно самой себя взять в руки?

— Не мешай слушать. Это так говорят.

— Не понимаю, Наталья, о чем тут еще раздумывать, — снова забасила тетя Дунечка, — у тебя такие возможности: дороги тебе нечего бояться, тебя же будет сопровождать солдат. А в Петрограде ты заграничные паспорта получишь без всяких затруднений. Он же пишет.

— Разве в этом суть?! — Голос Коли, кажется, прозвучал сердито.

— Во Франции Наталье не страшны никакие превратности судьбы, — бас тети Дунечки гудел ожесточенно. — Да и почему не отдохнуть на юге Франции.

Коля сказал непонятное:

— Только крысы бегут с тонущего корабля.

В гостиной стало тихо.

— Что же мне делать?!

От маминого грустного голоса у Нины защемило в горле.

— Был бы жив папа, — сказала бабушка (сестры знали — папой бабушка называла дедушку), — он бы сказал: что бы ни случилось, а Россия останется Россией. И если беда с Россией, так и мы с Россией.

— Надо же считаться с обстоятельствами! — воскликнула тетка.

Бабушка недовольно заметила, что можно детей разбудить, и, к великому их огорчению, велела Коле закрыть плотно дверь в детскую.

Солдат уехал.

В весенний воскресный день, когда ручьи неслись вскачь вдоль улиц, а копыта лошадей звучно цокали о булыжник мостовой, к дому Камышиных подъехала пролетка. С нее ловко спрыгнул высокий военный.

Как только появился гость, сестер отправили в детскую. Нина и Катя томились в ожидании, их обещали отпустить после обеда на прогулку. Наконец они услышали, что гость уходит, и тотчас же в детскую вошла бабушка, она притянула к себе Катю и Нину и непривычным срывающимся голосом сказала:

— Дети… Катюша… Ниночка… вашего отца… ваш папа погиб…

— Убил проклятый германец. Бедные сиротки… — запричитала няня.

— Замолчите, — строго оборвала ее бабушка.

— Совсем папочку убили? — спросила Натка.

Из черных, испуганно округлившихся Катиных глаз потекли слезы. Нине стало отчего-то страшно, может, оттого, что нянька зачем-то завесила зеркало темной шалью.

Вечером пришли священник и дьякон. Было как в церкви. В переднем углу на столе, застланном красной бархатной скатертью, стояли иконы. Сладко пахло ладаном. Священник с дьяконом пели: «Упокой, господи, душу усопшего раба твоего…» Было немного жутковато. Мама, бледная, очень красивая, в черном шуршащем шелковом платье, молилась и плакала. Бабушка стояла рядом с мамой, особенно строгая, и тоже молилась. К ней жалась Катя, Натка восседала на руках у няньки, улыбаясь, она поглядывала на блестящую ризу священника, наверное, ей казалось, что он, играя, машет кадилом. Нина стояла рядом с Колей. Она изо всех сил старалась подражать старшей сестре: Катя перекрестится, и она перекрестится, Катя заплакала, и Нина попыталась заплакать.

Коля ушел в детскую, Нина поплелась за ним. Он сидел, положив ногу на ногу, и смотрел в окно. Коля обнял Нину и погладил по голове, совсем как Петренко. Она разревелась…

— Ты чего? — спросил Коля.

— А Петренко могут убить?

— Ничего, брат, не попишешь.

Жизнь семьи Камышиных дала крутой поворот. Началось с того, что они вынуждены были оставить квартиру, ставшую им не по средствам.

Новая квартира из трех комнат помещалась в двухэтажном флигеле во дворе. Постепенно стали исчезать дорогие вещи, сначала увезли рояль, потом дошла очередь и до ковров. Бабушка, приходя к ним, сердилась на маму: «Наташа, ты совсем не хочешь думать о будущем».

Вместо няньки и Авдотьи появилась Луша. Развеселая Луша, шутя поднимавшая комод. Особенно веселилась Луша, когда приходил Коля. Увидев в первый раз Колю, она громко фыркнула и закрыла лицо локтем. Коля спросил:

— Вам что, пятки щекочут?

— А ну вас, шутники такие! — Луша со всех ног бросилась в кухню, своротив в коридоре сундук.

Вечером, укладывая детей спать, она заявила:

— Втюрилась я в вашего дядьку! Больно он с лица красивенький.

Когда Луша ушла, Нина спросила:

— Втюрилась — это когда хохочут?

— Втюрилась, ну это как будто влюбилась. Я слыхала, Лида сказала маме: «Ваша Луша влюбляется в каждого солдата», — ответила Катя.

Нина с острым совестливым любопытством наблюдала за Лушей, когда она водила их на прогулку. Лида, наверное, все знала: как они только выходили за ворота — сразу же появлялся солдат, но у него всегда почему-то менялось лицо. Потом стал приходить солдат в каске, и он назывался пожарник… По вечерам Луша пела: «…она просила говорить, и судьи ей не отказали, когда закончила она, весь зал заполнился слезами…». Она пела до тех пор, пока, разжалобив себя, не начинала на всю квартиру рыдать. Мама шла в кухню уговаривать. Луша кричала так, что было слышно и в детской:

— А на кой мне этот ирод сдался! Ни в жисть я вас не оставлю!

Скоро Луша вышла замуж за пожарника. Он пришел за ней какой-то странный, еле стоял на ногах, икал и говорил нехорошие слова. Мама отправила девочек в детскую. Катя с Ниной дали друг другу слово, что ни за что не влюбятся, а то еще придется выходить замуж за такого противного пожарника.

Лушу сменила Серафима, тихая, бесшумная, на детей она не обращала внимания, все вечера просиживала в кухне в полном одиночестве, заунывно читая псалмы.

Лида теперь приходила к Камышиным чуть ли не каждый день. Запиралась с мамой в спальне, и они о чем-то вполголоса подолгу разговаривали.

Лиду девочки любили. Правда, она легко могла рассердиться, но быстро отходила. Нина немного жалела Лиду, ведь она круглая сирота. Теперь Нина знала, что означает это слово. Родители Лиды ссыльные и умерли от тяжелых условий и несправедливости, когда Лида была еще маленькой, — так объяснил сестрам Коля. Воспитывалась она в частном пансионе, куда ее устроила какая-то богатая родственница. Но Лиду можно было жалеть, только когда ее не видишь.

Статная, розовощекая, веселая, в белой накрахмаленной блузке, Лида всегда приносила в дом Камышиных оживление.

В тот вечер казалось, что метель через ставни и двойные рамы вот-вот ворвется в дом. В детскую вошла Лида, и сразу запахло снегом.

— Вы еще не спите, — сказала она, — ну и прекрасно! Живо одевайтесь — и в столовую. Вы тоже должны отпраздновать Революцию.

— И детей взбудоражила, — сказала мама, застегивая на Нине платье. Но мама явно не сердилась, она улыбалась.

Улыбалась не только мама, но и все гости. Их было много: и Вена, и кое-кто из тех, кого нянька называла «шабурой беспортошной».

Нина сразу догадалась, что Революция — праздник: все друг друга поздравляли, радовались, пили шипучее вино. Потом пели хором: «…ради вольности веселой собралися мы сюда-а-а…». А когда запели про колодников и дошли до слов: «Идут они знойною степью, шагая в пыли тяжело…», Лида неожиданно больно сжала Нинино плечо. Нина снизу вверх глянула на свою молоденькую тетку, ее лицо так вдруг исказилось, будто Лиде больнее, чем ей, Нине…

Назавтра у Камышиных состоялся семейный обед. Тетя Дунечка своим обычным, не терпящим возражений тоном заявила, что у русских монархизм в крови и ни в какие революции она не верит. Нина потихоньку спросила у Коли, что такое монархизм. Он ответил: «Это когда царь». Нина задумалась: неужели и у нее, Нины, царь в крови? — но спросить об этом Колю не решалась: бабушка не любила, если дети ввязывались в разговор взрослых, она уже раз сердито посмотрела в сторону Нины.

Доктор, играя шнурочком от пенсне (Нина боялась, что он оторвет шнурочек), сказал:

— Все неизбежно. Столкнулись тучи, и прогремел гром…

Нина не удержалась и спросила:

— А Илья-пророк?

Доктор засмеялся и сказал:

— Илья-пророк ушел в отставку. — И, помолчав, добавил: — Многое теперь уйдет в отставку.

Все заговорили о чем-то непонятном. Одна бабушка ничего не говорила. А на все вопросы отвечала: «Поживем — увидим».

Как-то, вернувшись от бабушки, Катя с таинственным видом сообщила: «Бабушка сильно боится, что Колю возьмут на войну, а тетя Дунечка сказала, что его спасет молодость».