Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

Как-то, вернувшись от бабушки, Катя с таинственным видом сообщила: «Бабушка сильно боится, что Колю возьмут на войну, а тетя Дунечка сказала, что его спасет молодость».

Вскоре в семье Камышиных произошло два события.

Богомольная Серафима, укладывая спать непоседливую Натку, то щипнет ее, то шлепнет. Мама, обнаружив у Натки синяки, прогнала Серафиму. Второе событие было куда значительнее: к ним в дом переехала бабушка с Колей. А Лида где-то снимала комнату, но часто оставалась у них ночевать, потому что вечерами по городу стало опасно ходить.

На сестер навалились болезни: не успели избавиться от коклюша, свалил дифтерит. Теперь им никто не приносил дорогих игрушек и сладостей. Лида помогала маме выхаживать детей. По вечерам взрослые подолгу засиживались в столовой и что-то обсуждали. Нине очень хотелось знать, о чем они говорят, но даже Лида говорила вполголоса. Бабушка, забыв про вязанье, барабанила пальцами по столу и все поглядывала на Колю.

Как-то Нина проснулась ночью, и ей показалось, что она на старой квартире, а на кухне разговаривает Петренко. Она села, прислушалась. А через минуту стояла у кухонной двери, дверь была заперта. Заглянула в замочную скважину: Петренко, только без усов, сидел у печки и, потирая руки, что-то говорил вполголоса. Мама стояла спиной к двери.

— Мамочка, открой, я только посмотрю.

За дверью послышались шаги, шепот, шорох, что-то стукнуло. Мама не сразу открыла дверь. В кухне никого не было. Мама сердито сказала:

— Сейчас же иди спать. Что за фантазии.

…Спустя много лет Нина узнала: в ту ночь Петренко пришел к ним и попросил разрешить ему остаться до рассвета. Он ничего не объяснял. Мама не расспрашивала. Накормив его ужином, она осторожно разбудила бабушку.

— Нам нет дела до его убеждений, но раз он пришел к нам — значит, у него положение безвыходное, — сказала бабушка.

Петренко ушел от Камышиных под утро.

…Дни становились тревожнее. Это чувствовали и дети, их постоянно выпроваживали в детскую: «Нам надо поговорить». Все было непонятным: куда делись сладости и масло? А главное — почему Колю взяли на войну, а он никуда не уехал? Он только сменил студенческую тужурку на военную форму. Почему бабушка, как только Коля уходит, запирается в своей комнате?

Пили чай в столовой. Бабушка у самовара, в черных, под густыми бровями глазах — тревога, но, как и всегда, в ее жестах нет суетливости, голос звучит ровно, спокойно. На другом конце стола зябко кутается в пуховую шаль мама. Все на своих местах — сестры по одну сторону стола, Лида рядом с мамой по другую. Только Колин стул около бабушки пуст. Почему взрослые молчат? Как им не надоест молчать? Нине надоело, и она спросила:

— Лида, а революция против царя?

— И против буржуев. — У Лиды на щеках появились ямочки, у нее всегда ямочки, когда она улыбается.

Чистым звонким голосом Натка сказала:

— Все буржуи сволочи, — ее плутоватое лицо сияло.

Катя и Нина испуганно посмотрели на бабушку.

Неожиданно дзинькнуло стекло, что-то чиркнуло над их головами и впилось в дверь.

— Пуля! — крикнула Лида.

Первой пришла в себя бабушка. Обычным тоном она приказала:

— Дети, в коридор!

Мама, как была в домашних парчовых туфлях, выбежала во двор. По ногам шибануло холодом. Раздался стук, мама закрывала ставни. Бабушка, опрокидывая стулья, переходила от окна к окну, закрепляя болты. Мама вернулась, потирая озябшие пальцы. Долго сидели, не зажигая огня, прислушиваясь. Кто-то тяжело протопал сапогами по тротуару. Раздался выстрел. Бабушка хотела бежать в сени, но у нее подкосились ноги, и она грузно опустилась на сундук в коридоре.

Завесили окна одеялами и уложили детей спать. Натка, обняв своего любимого безухого зайца, скоро уснула. Нина никак не могла согреться. Почему, когда чего-нибудь боишься, всегда холодно?

— Где Коля? — спросила она.

— На батарее, — сказала Катя.

Натужно заскрипела ставня. Может, ветер? А вдруг кто-то хочет открыть?!

— Катя, мне страшно!

— Пойдем. Не разбуди Натку.

Сунув босые ноги в пимы и прихватив одеяло, осторожно пробрались в коридор. Дверь в кухню закрыта не очень плотно. Бабушка, если их увидит, тотчас прогонит. Укрывшись одеялом, сестры уселись на пол за сундуком.

Сквозь сон услышали голос Коли:

— Утром город займут красные. Приказ отступать. Через два часа выезжаем. Я пришел проститься.

— О господи! Тебе нельзя бежать. — Нина не узнала бабушкиного голоса.

— Но здесь могут убить… — сказала мама.

— Катя, какие красные? Совсем красные? Или у них только лицо красное? И куда Коле нельзя бежать?

— Это все вранье! — громко сказала Лида. — Они никого не убивают, когда к ним добровольно переходят!

Мама тихо назвала какую-то фамилию.

— Но он же мерзавец был! — крикнула Лида.

— Если все красные, — сказала мама, — такие, как наш Петренко, то я не боюсь.

— Катя, Катя, — зашептала Нина, — значит, он красный? Да? Это хорошо? Ну, говори: хорошо?

Бабушка, а за ней Коля прошли в свою комнату, дверь за собой они не закрыли.

Сестры притаились. Надо бы встать, уйти. Но что-то удерживало их.

Чиркнула спичка. Бабушка зажгла лампаду, с подсвеченной снизу иконы смотрел безжизненный лик.

Бабушка опустилась на колени. Она долго молилась. Коля стоял, понурив голову. Он даже не крестился, просто стоял.

Наконец бабушка поднялась, повернулась к Коле. Лицо ее сливалось с белой кофточкой, это даже в свете лампады было заметно.

— Останься.

Коля тоскливо произнес:

— А воинский долг…

— На свете один долг — перед Россией! — воскликнула бабушка и уже тише сердито произнесла: — Не верю я этому верховному правителю! Все они рыцари на час!.. Боже мой! Они ведут Россию к гибели… они же готовы торговать Россией… Это не офицерские полки, а банды! Дикие орды. Они жгут деревни, расстреливают, вешают… Пойми… ни в чем не повинных людей…

Коля что-то тихо ответил.

— Ты ничего плохого им не сделал. Ни одного выстрела. Тебя солдаты любят…

И опять Коля тихо что-то сказал.

Бабушка внезапно упала на колени и, обняв ноги Коли, прижалась к ним головой. Сестры услышали чужой, незнакомый голос:

— Видишь… я прошу…

Безотчетно повинуясь непонятному ощущению душевной неловкости, сестры встали и тихо побрели в детскую.

Коля ушел из дому на другой день к вечеру к себе на батарею, как сказала Лида. Бабушка лежала в постели и задыхалась. Тогда-то и схватила ее впервые астма.

Мама с красными от слез глазами отпаивала бабушку лекарствами.

Никому ничего не сказав, Лида куда-то ушла. Она вернулась вечером.

— Красные в городе, — сказала Лида, разматывая шаль.

— Тише! — Мама глазами показала на дверь в бабушкину комнату. Но было уже поздно: в ночной рубашке и сбившемся набок чепчике бабушка стояла в дверях. Она шепотом спросила:

— Коля?..

Мама кинулась к бабушке. Лида торопливо стала рассказывать: все страхи кончились. Она была на батарее. Ну, конечно, видела Колю. Вся батарея перешла на сторону красных.

…Коля пришел домой через трое суток.

Целуя Нину, он сказал:

— А я, Нинок, видел твоего Петренко. Знаешь, кто он? Большевик он, вот кто!

— Ты его видел? Он теперь придет к нам?

— Вероятно, не придет, — сказал Коля, — ему не до нас.

«Это неправда, он придет. Раз он не на войне — придет», — решила Нина. Но Коля был прав — Петренко не приходил. Она больше ничего о нем не слышала и не видела его до того дня, когда он подошел к ним у тюремной стены.

Глава третья

Еще несколько лет назад тот край Новоселовской улицы, на котором жили Камышины, упирался в лес. Сразу за домами стояли березы. Сюда по землянику и за грибами слетались горластые и драчливые, как воробьи, оравы мальчишек; сюда бабы и старики приходили ломать березовые веники, тайком пробирались на свидания, здесь до войны устраивали гулянья. Через этот лесок на берег речушки съезжались на пикники купчики, мещане, мастеровые. Жгли костры, водили хороводы, варили уху. Томно надрывалась гитара, пели разомлевшими голосами: «ах, зачем эта ночь так была хороша, не болела бы грудь, не томилась душа…», спутница простого люда — забубенная гармонь, лихо выговаривала: «Вы не вейтеся, черные кудри…» и неизменную — Камаринскую. На другом берегу реки стеной стоял темный бор — потомок вековой тайги. Там, в бору, гуляли татары. Доносились гортанные крики, лошадиное ржанье. Нередко подвыпившие купчики натравливали жиганов из Нахаловки на татар. Татары бойко вели в городе торговлю и раздражали купчиков. Жиганы стягивали короткие сапоги гармошкой, закатывали выше колен широченные шаровары и шли к броду. Еще с берега, зажав в кулаках финки, они орали: «Эй, татарва, покажи свиное ухо!». Начинались жестокие драки, заканчивающиеся поножовщиной.