Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

И вдруг музыку вырубили. Кто-то на небесах позаботился, чтобы меня услышали. Спасло и мое обещание угостить раздолбая Борю сигаретами из новой пачки болгарского «Слънце». Боря пошел меня искать и услышал в тишине над рейдом мой булькающий крик.

Мат-перемат, топот, беготня. Каната не нашлось, мне бросили металлический трос толщиной в палец. В руках не удержать — скользит, колет ладони, я пытаюсь засунуть его подмышку — они тянут. Пару раз ушел с головой под воду, но трос не выпускаю. Мотнул разок вокруг локтя — «тяните!» — хриплю. А им не вытянуть — палуба скользкая, я намок, тяжелый. Моряков нет — одни ремонтники. «Большевики» с завода «Большевик», наши с «Равенства». Тянут меня, как дохлого кита по слипу, слышу: сзади вода журчит, с меня стекает. И холод к сердцу поступает — не образно говоря, а впрямую.

Меня втянули, оторвав воротник казенного тулупа. И тут свалился за борт Боря Косорыгин. Сто килограммов живого веса фыркало и материлось за бортом лодки. Меня это уже не касалось: подоспела команда, заблестели ножи, вспарывающие мокрую кожу унтов, запрыгали по палубе пуговицы, и я, неприлично журча струями, спустился через главный люк в лодку. Сняли панцирь каменеющей одежды, растерли спиртом, дали водки. Койка. Одеяло. Заснул.

Вечером обе бригады собрались в нашем общежитии и стали проводить разбор полетов. Точнее, одного — моего. Полет многопудового Бори над волнами Кольского залива до обидного мало кого волновал.

Я лежу в постели в соседней комнате и прислушиваюсь к разговору. Звякают ложечки в стаканах, вкусно пахнет свежим чаем. Меня не спрашивают — я еще и не голосовал на выборах в Верховный Совет, только в марте буду.

— Ладно, — говорит наш бригадир Слава Силин (я его недавно встретил в Зеленогорске, он преподает в Военмехе). — Ладно, — говорит Слава. — Допустим, с флотом я договорюсь, сниму напряжение. Хотя это непросто. Но за угрозу жизни нашему единственному радиомонтажнику, молодому сотруднику, студенту-заочнику — два ящика водки? Это просто смешно. Парень мог утонуть. Нас бы всех по судам затаскали… Я понимаю еще — три ящика… Два ящика водки и один шампанского! Тогда можно о чем-то говорить, можно предположить, что вы всерьез раскаиваетесь…

Боря Косорыгин (ему багром спину отбили, пока вытаскивали):

— К-хе, к-хе… Етитская сила, даже говорить не могу… А чего ваш студент-заочник по палубе болтался? Сидел бы в мастерской и сочинял свои долбаные интегралы… Нет, поперся… Он вообще не имел права выходить на палубу, когда проводятся испытания…

Силин (помогавший мне делать контрольные работы по высшей математике):

— Боря, во-первых, интегралы не сочиняют, а берут… Во-вторых, прочитай, что написано в «Правилах проведения приемо-сдаточных испытаний» — кто должен обеспечивать технику безопасности? Три ящика — это чисто символическая плата за ваше разгильдяйство.

Косорыгин (закашливаясь и отхлебывая чай):

— Вот, етитская сила — меня чуть не утопили, и я же виноват… Может, спиртом возьмете? Я его с ванилинчиком и чаем сварю, как в тот раз, — коньяк будет, за уши не оттащишь…

Голоса «большевиков»:

— Разумно! Шоколаду принесем. Такой кайф будет!

Силин (непреклонно):

— Пейте этот коньяк сами. Мы чуть человека не потеряли, а вы спирт с ванилином предлагаете. Стыдно так рассуждать! Спирта и у нас залейся. Нет, только «северное сияние»!

Косорыгин (мрачно):

— Ладно — три, так три… Но с получки.

Чей-то голос из наших:

— И соответственно закуска…

«Большевики» (хором):

— Ну, уж на хрен закуску! Если с закуской — то кайфуем вместе! Печень тресковую мы найдем, а картошка — ваша!

Силин:

— С вашей бригады тресковую печень плюс ящичную селедку. Лучок. Яйца. А бефстроганов с мучным соусом мы сами приготовим. Но мясо вы достаете.

Я кутался в одеяло и думал, что так же дружно и обстоятельно они могли бы готовиться к моим поминкам.

Косорыгин (решительно):

— Ладно, по рукам! Только вы попросите Димку, чтобы он нам срубленный шаэр к кабелю припаял. У нас радиомонтажника нет. А в среду военпреды приезжают. Сами понимаете…

Парторг нашей бригады Лукошкин:

— За шаэр надо договариваться отдельно… Это за скобками основных переговоров. Как бригада решит.

Голоса членов бригады:

— Работать в шахте придется — на морозе…

— Каждая жила — пять квадратов сечения, не меньше…

— Паяльник мощный нужен…

— И техника безопасности.

— Ему надо будет грелки спустить.

Хвостом к одному ЧП прицепилось другое: кабель, который они поленились закрепить на штатное место во время испытаний, как топором перерубило. Но удачно — у самого штепсельного разъема, шаэра. Они прикинули, что кабель поставлен с запасом и менять его не придется, надо только штепсельный разъем на место приладить. Вот теперь меня на эту операцию заочно и подписывали.

Договорились на три ящика, закуску и совместный вечер на нашей территории.

Мы жили в приличных коттеджах на улице Гаджиева, кажется. И наши двери были напротив друг друга. И когда ночным ветром с залива наш вход заносило сугробами, мы звонили «большевикам» по телефону, и они откапывали нас деревянными лопатами. Если ветер надувал с сопок — на утренний мороз с лопатами выбегали мы.

И следующий день вся бригада «большевиков» ходила вокруг меня. «Свитерок надень из верблюжьей шерсти, вот тебе унты новые, у тебя какой размер? Вот тулупчик новый, вот рукавицы из морской авиации — на резиночках, чтоб не уронить. Паяльник тебе нашли на пятьсот ватт, жало и кожух асбестом обмотали, чтобы тепло не уходило. Вот кислота с кисточкой — осторожней, мы тебе ее на пояс привесим. Вот олово проволочное. Вот шильдики на провода с номерами. Шестерку от девятки по точке отличишь. Не перепутай! Видишь, точечка внизу поставлена? (Это механики радиомонтажника учат!) Люльку для спуска в шахту мы тебе придумали — обрати внимание, какая удобная… Ремни страховочные. Две электрические грелки приготовили».

У меня к тому времени был третий разряд радиомонтажника. Для военного предприятия по тем временам — немалый. Горжусь до сих пор. Я учился на заочном отделении электромеханического факультета в Горном. Года через два, не найдя в Ленинграде обязательной работы по горному ведомству, я переведусь, досдав экзамены, в Институт водного транспорта.

Меня спустили в тесный стакан шахты, покрытый изморозью, и дали переноску, которую я закрепил на голове.

В желтоватом конусе света стоял пар моего дыхания. От вчерашнего озноба не осталось и следа. Под кожаную ушанку мне нацепили наушники с дугой микрофона, который сразу покрылся инеем. Я втыкал жало пробника в жилу провода и запрашивал его номер. Подо мною, в тепле лодки нервничали у раскрученного шаэра два «большевика» с контрольной лампочкой, наушниками и микрофоном. Загоралась лампочка, и они с повтором называли мне номер провода. Я натягивал шильдик, осторожно взрезал изоляцию, стаскивал ее с поворотом, мазал кислотой медь, давал ей отшипеть, лудил оловом, отдувая едкий дымок, и вставлял в скошенную, как органная труба, ячейку шаэра. Нагревал металл паяльником, прикладывал тающий прутик олова и ждал, когда он вздрагивающей каплей запечатает стаканчик с проводом…

Поговаривали, что после модернизации лодка пойдет в Средиземное море на помощь братскому египетскому народу — «бить сионистских агрессоров».

И я гордился, что две бригады ждут наверху и волнуются — получится ли у меня. После каждой пайки я надевал авиационные варежки поверх перчаток с отрезанными пальцами и ждал, пока согреются исколотые тросом руки.

И когда вечером в лучах берегового прожектора антенна дернулась, а затем уверенно нацелилась в звездное небо, я проглотил комок в горле и дал настучаться по моей озябшей спине… «Большевик» Боря стиснул меня в медвежьих объятиях и сказал, покашливая, что любит меня.

Въедливые военпреды приняли у «большевиков» антенный комплекс и улетели в Ленинград. Про отрубленный кабель знали только наши бригады.

Я пробыл в Росте до марта — проголосовал на выборах в Верховный Совет СССР, и меня отозвали телетайпограммой на завод, а через неделю, перелетев страну на турбовинтовом гиганте Ту-114, приземлился в Хабаровске и оттуда добрался до Комсомольска-на-Амуре — там в наладочную бригаду срочно требовался радиомонтажник.

Шапка падала, когда я задирал голову, чтобы оглядеть шестнадцатиконтейнерную атомную лодку, стоящую в цехе на стапеле. Жуткое дело. От киля до верха рубки — метров тридцать. Треть Исаакиевского собора.

И как мелко выглядит черная лодка, похожая на перевернутый баркас, когда ее показывают по телевизору в какой-нибудь гавани…

И жуткое чувство гордости за страну — сколько у нас умных людей, если мы можем рассчитать, построить и отправить на несколько месяцев в автономное плавание эдакого кита. Нет, Америке нас не забодать!