Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Наш разговор полетел на диво стремительно. Через пять минут я знал, что мы тройные тезки — оба Николаевичи; у него есть старший брат — бывший «черный полковник», живущий в Греции, с которым он разошелся по политическим убеждениям, потому что сам Димитриус придерживается социалистической ориентации и не приемлет диктатуру. С братом он отношений не поддерживает и последний раз мельком виделся с ним несколько лет назад в свой приезд в Грецию. Димитриус сказал, что он родом из города Превеза, что на берегу Ионического моря. Рядом с островом Левкада, — Димитриус смуглым пальцем вывел на столе кружок.

— Это там распяли на берегу моря апостола Андрея Первозванного, первокрестителя Руси? — блещу я недавно обретенными знаниями; но попадаю впросак.

— Нет-нет, — отмахивается рукой Димитриус. — Апостола Андрея распяли южнее, в Патрах. У нас бы не распяли. У нас народ очень религиозный, даже турок не обижаем, живем со всеми дружно. В Превезе много семей носит фамилию Каралис. Есть магазины «Каралис», банки «Каралис», фирмы «Каралис» … Древняя фамилия.

Одним словом, древние греки такие…

Катька восторженно хлопала глазами.

— Как же, — говорю, — древние греки, — если по-латышски и по-литовски наша фамилия означает «король»?

Димитриус с улыбкой глянул на меня и сказал, что я — настоящий грек. И к бабке не ходи, и в бумаги не заглядывай.

— Грек, грек, — переметнулась на его сторону Катька. То я у нее вредный латыш или литовец, а теперь — грек! — Вы даже похожи! — тараща глаза, закивала Катька.

Сума переметная эта Катька.

Димитриус сказал, что по-гречески «каралис» — это тоже князь.

— Только князь… ночи, как бы…

— Что это значит? — посмотрел я на Катьку. — Расспроси подробнее.

Катька стала расспрашивать и ошарашила:

— Типа Робина Гуда, с уклоном в справедливость. Который против богатых и за бедных…

Я хватанул третий бокал ледяной воды и заказал еще бутылку.

Ничего себе встреча! Целый мешок однофамильцев. А я сорок лет просидел в мглистом Питере и не знал, кого звать на помощь в потасовках.

— Димитриус говорит, что «каралис» — это вроде народных мстителей… — продолжала щебетать Катька. — Еще он говорит, что греческая интеллигенция часто эмигрировала от турецкого нашествия, которое убивало интеллигентов, и у него есть карты, как греки разъезжались по всему миру, и в Прибалтику тоже. Когда ты придешь к нему домой, он покажет. Одна из ветвей их большой семьи эммигрировала в православную Россию, но точные данные хранятся или у него дома, или у отца в Греции. Он приглашает тебя завтра в гости. Жена приготовит греческий обед. Дача у них в двух километрах от дома. Поедем? — Катька, придав лицу светское выражение, взглянула на меня. — Я думаю, мы просто обязаны съездить!..

Сонная улица. Манекены болтают в витрине ногами. В гостинице даже комаров нет.

— Во сколько?

— Завтра в пять. Сначала он завезет нас на дачу — покажет свой садик. Он выращивает цветы и овощи. Это его хобби.

Да, наверное, я все-таки грек. Я на даче тоже развожу цветы и выращиваю овощи — салаты, редиску, укроп, петрушку там разную… А когда несколько лет назад мне нужно было отдать приличную сумму долга, я устроил теплицы и промышленным способом выращивал рассаду на продажу. Бились вместе с женой и отдали.

Но жена на гречанку не тянет. У них свой семейный клан. Тесть у них древом заведует. Когда я рассказал про визит родственницы с литовским корнями, он мою ветвь дерева подсадил к своей и нарисовал наш совместный с женой плод — сына Максима. Приеду — тестя с тещей обрадую. Дочка за греческого разбойника замуж вышла! Ветвь греческих Робинов Гудов! Пусть боятся нас с сыном.

Вот почему меня иногда подмывает в морду дать. Я, оказывается, справедливый древний грек!

Но откуда взялась робингудско-королевская фамилия у нашей бедной семьи, следует разобраться.

Катька с Димитриусом уже о чем-то своем толкуют, похоже, она ему автобиографию пунктирно излагает. Слышу знакомые слова: «Таллин, Эсти…». Димитриус кивает, улыбается. Заметил мой осмысленный взгляд, подмигнул. Катька перестала щебетать, смотрит на меня ожидающе.

— А что если нам, Димитриус, организовать Транснациональный Конгресс Каралисов? — говорю я на своем кандалакшском диалекте английского. — Кинуть клич по всему миру и собрать всех однофамильцев в Петербурге? Например, в Таврическом дворце! Соберем всех однофамильцев и посмотрим друг на друга: кто литовец или латыш, кто грек…

— Это очень дорого, — смеется Димитриус. — Надо быть миллионером!

— Ерунда! Не на те казак пьет, что есть, а на те, что будут. Катя, переведи, пожалуйста. Примем «Хартию Каралисов» ко всем землянам… Воззвание за мир и дружбу между народами, учредим орден — в смысле медаль. Изберем главного Каралиса…

Димитриус с улыбкой кивает, одобряя мой треп, и поднимает указательный палец:

— О, это очень, очень, очень дорого! У меня нет таких денег. Я простой электрик. Бригадир электриков. В Греции я был учителем физики в университете…

— А отец? — я имел в виду его профессию.

— О-о, у него тоже нет денег, — уверил Димитриус. — Он пенсионер. Заведовал кафедрой истории… Хунта отправила его в отставку. Деньги есть у остальных членов семьи — промышленников и банкиров, но я презираю большие деньги…

— Можно сказать, что ваша семья — миллионеры? — уточняет Катька.

— О, да, они очень богатые. Но я никогда не пойду просить у них.

— Зачем просить, — продолжаю трепаться я. — Сами предложат, когда увидят размах нашей идеи: «Каралисы всех стран, соединяйтесь!».

Димитриус улыбается и уходит от темы — говорит, что физика лучше истории с точки зрения поиска работы. Физика при всех властях — физика. Тем более — электричество. Электрический ток одинаково бьет и черных полковников, и простых шведов. Рискованная профессия.

— Катя, скажи Димитриусу, что я — электрик четвертого разряда. Я знаю, что с электричеством надо на «вы».

Димитриус радостно протягивает мне руку: коллега!

— Еще я работал на подводных лодках — радиомонтажником, — хвастаюсь я. — И однажды упал в студеные воды Баренцева моря. Зимой. В полушубке и унтах. Мы стояли у причала на окраине Мурманска — в Росте. Температура воды плюс пять градусов. — Это я рассказываю на своем английском. Катька лишь изредка помогает. Она не знает, что такое «унты» и как перевести это слово на шведский.

— Тяжелые кожаные сапоги на собачьем или оленьем меху… Лучшая обувь для утопленника после водолазных ботинок.

Димитриус понимающе кивает: «Трагедия! Мог пойти ко дну! А Мурманск — это где?»

— Рядом с Северным полюсом! — небрежно уточняю я, чтобы не запутывать грека в географии.

7. Полет над Кольским заливом

…Лодка была дизельная, четырехконтейнерная, с крылатыми ракетами — горьковского завода «Красное Сормово», 1962 года постройки. Мы модернизировали систему наведения ракет — меняли прибор «Тройку», а «большевики» модернизировали гидравлику наводящей антенны. Эта антенна прячется в носовой части рубки. Когда лодка готовится к стрельбам, нос рубки разворачивается на сто восемьдесят градусов, и в нем обнаруживается вогнутое зеркало антенны — из нержавеющих трубок. Эта антенна и наводит ракету на цель. «Большевик» Косорыгин (он смеялся, что его фамилия почти что Косыгин, только две буквы лишние) стоял на палубе в наушниках и по проводной связи с командным пунктом отслеживал углы поворота зеркала. Антенна эта, как вогнутая ладошка, крутилась и наклонялась в разные стороны: то в небо глянет, то резко в горизонт нацелится, влево-вправо метнется. Быстрая штука. Мне было интересно, и я торчал на палубе, покуривая, — первый месяц только курить начал, почувствовал себя взрослым.

Боря Косорыгин зашел за рубку, и антенна замерла. Всё, думаю, испытания закончились. Выждал минуту — пошел вдоль мористого борта, там, где леерных ограждений нет.

Тут меня цепнуло чем-то острым за край тулупа, я взмахнул руками и молча съехал по борту лодки в дымящуюся воду Кольского залива. Испугаться не успел. Обожгло кипятком.

Просторный тулуп раскрылся парашютом и не дал уйти глубоко. Но соленой воды я хлебнул. Унты на собачьем меху наполнялись водой и гирями тянули вниз. Вода из кипятка мгновенно стала ледяной. Борт лодки скользкий и покатый — покрыт специальной резиной для поглощения радиоволн — не зацепишься. Клюзы — ниже уровня воды, я их нащупал, но они мне не помогут.

Я заорал. Лодка — вторая от причала. Мне девятнадцать лет. На берегу в дощатой будке мерзнет сверстник-матрос с автоматом. На рейде залива, метрах в ста — плавбаза «Лиепсе», в огоньках сквозь изморозь и водяной пар. Оттуда по внешней трансляции лупит музыка — Муслим Магомаев поет про лето, которое бродит по переулкам, и солнце, которое льется прямо с крыш. Кричи — не докричишься.