Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

этого хватило бы любому мужчине.

Следующие реформы разворачивались по турецкому сценарию: подданных надлежало переодеть и подстричь. Сапожникам было запрещено шить старомодные туфли панджаби с загнутыми носами – отныне им предписывалось изготавливать обувь в западном стиле. Бородачам, работавшим на правительство, велели побриться. Чиновники лишились возможности приезжать на службу в тюрбане и шальвар-камиз[111]; и нехотя облачились в костюмы, галстуки и шляпы с полями. Иными словами, в государстве Амануллы реализовывались те же реформы, что и в Турции (а спустя несколько десятилетий – еще и в Иране); но если эти страны кое-как пережили «шляпную революцию» и прочие модернизационные катаклизмы, сохранив – в той или иной степени – результаты реформ до наших дней, то Афганистан оказался абсолютно не готов к подобным потрясениям. Афганцы категорически не желали перестраиваться и воспринимали любые преобразования в штыки. Что бы ни делал Аманулла – вводил солнечный календарь вместо мусульманского лунного, деноминировал рупии и заменял их новой национальной валютой, афгани (1927) или боролся с контрабандой в стране, где население испокон веков промышляло бандитизмом, – все это вызывало лишь глухое негодование. Современный американо-афганский историк Тамим Ансари сравнил «Низамнаму» с бомбой, начиненной удобрениями, – ибо, несмотря на полезное содержание, она все-таки подрывала вековые устои. Но Аманулла и Сорайя не волновались. Они верили, что народ оценит их старания; а пока что афганцам катастрофически не хватало образования. В первую очередь, безусловно, – светского и женского.

Эмир строил школы по всей стране – правда, поначалу обучение было раздельным. В Кабуле уже функционировала средняя школа, учрежденная Хабибуллой. Аманулла прибавил к ней еще три. В каждой школе изучались светские дисциплины и иностранные языки, а в старших классах преподавание велось полностью на европейском языке: в «Хабибии» и «Гази» – на английском, в «Неджате» – на немецком, в «Истикляле» – на французском. Здесь готовили либеральную афганскую элиту. Выпускники поступали в британские, американские, немецкие и французские вузы, чтобы приобрести знания и навыки, необходимые для построения нового Афганистана. Особенно активно развивались афгано-французские отношения. Тарзи налаживал культурные связи между Кабулом и Парижем – именно по его иницативе был открыт лицей «Истикляль» (фр. Lycée Istiqlal), и французы согласились выплачивать афганским студентам стипендии для обучения в своих университетах. Тарзи также подписал с французами важный договор о совместных археологических исследованиях сроком на 30 лет (в 1952 г. его действие продлили). Французские специалисты сыграли колоссальную роль в попытках пролить свет на богатое историческое наследие Афганистана.

Обязательное образование было установлено для всех афганских детей – горожан и крестьян, оседлых житетелей и кочевников, мальчиков и девочек. Супруга Амануллы занялась правами женщин – в Кабуле под ее патронажем открылась школа «Мастурат» (1921), где Сорайя являлась президентом и инспектором, ее мать Асма Расмия – директором, а старшая сестра, принцесса Хайрия, – заместителем директора. Вскоре была основана вторая школа – «Рушдия». В 1926 г. в обоих учебных заведениях насчитывалось уже 300 девочек, а в 1928 г. – почти 800. В 1923 г. в афганской столице заработали женская и детская больницы.

Подобно сотням тысяч соотечественников, братья Мусахибан усмотрели в реформах Амануллы бедствие национального масштаба. Надир-хан – ветеран Третьей англо-афганской войны – за время боевых действий познакомился с вождями племен на юге страны. Теперь он не желал участвовать в модернизационной вакханалии, поскольку не хотел утратить народную поддержку, которой располагал в сельских районах. Хитрец подал в отставку с поста военного министра (сипахсалара) и выбил для себя дипломатическую должность в Париже, откуда мог наблюдать за событиями на родине с безопасного расстояния. Параллельно он настойчиво искал встреч с британскими чиновниками, дабы регулярно напоминать им о себе и рассказывать, как он восхищается Великобританией и мечтает о крепкой англо-афганской дружбе. При этом Надир невзначай упоминал, что революционный энтузиазм Амануллы, вероятно, обусловлен советским влиянием.

Между тем преобразования Амануллы заставляли нервничать даже его учителя Махмуд-бека Тарзи. Он советовал зятю не торопиться, вводить изменения постепенно, давая людям время на адаптацию. Но Аманулла и Сорайя отмахивались от пожилого ворчуна, как от назойливой мухи. Для них Тарзи уже был слишком стар – если раньше он и говорил дельные вещи, то теперь представлял собой музейный экспонат. Эмир мечтал вылечить больного шоковой терапией, то есть коренным образом реформировать Афганистан за одно поколение – и в своих грезах он зашел слишком далеко.

Пока Аманулла мнил себя спасителем отечества, муллы уже кричали, что он стал кафиром. Военную реформу они трактовали как предзнаменование задуманных эмиром злодейств – дескать, тот укрепляет армию, дабы сгубить правоверных афганцев: его солдаты вломятся в дома, станут заливать мусульманам в горло алкоголь, разденут женщин и натворят еще Аллах знает каких мерзостей. Реформы поддерживали интеллигенция, аристократия, богатые купцы и просвещенные горожане – но только не враждебно настроенные клерикалы. Это были ярые адепты консерватизма, и в стране они преобладали. Младоафганцы являлись даже не политической партией, организацией или движением, а лишь тонкой прослойкой просвещенных и в какой-то мере оторванных от реальности людей, крошечным камешком, который несло по бурным водам крестьянского моря. Реформы Амануллы оскорбляли чувства подавляющего большинства афганцев, но что еще более важно – они угрожали власти традиционных лидеров, которые действительно управляли общественной жизнью и общественным мнением за пределами дворца и престижных кварталов Кабула.

Первое восстание разразилось еще в 1924 г. – недалеко от «линии Дюранда», в юго-восточном вилаяте Хост. Тогда взбунтовалось пуштунское племя мангала под предводительством фанатичного Мулла-и-Ланга (Хромого Муллы). Для подавления бунта эмиру потребовались целая армия, множество лашкаров, девять месяцев и сумасшедший бюджет. Марш повстанцев на Кабул удалось остановить только с помощью двух бомбардировщиков, которые пилотировали «неверные» немцы. Государь казнил Мулла-и-Ланга и полсотни его соратников, но потом созвал лойя-джиргу, чтобы обсудить произошедшее. Под давлением консераторов Аманулла был вынужден смягчить некоторые реформы – например ограничить права женщин. Казалось, он даже снискал одобрение – а то и уважение – оппонентов, и на протяжении следующих нескольких лет в Афганистане воцарился зыбкий мир.

Впрочем, разгромив бунтовщиков, Аманулла столкнулся с новой угрозой в лице самых уважаемых мусульманских деятелей Афганистана – так называемых хазратов Шорского базара. Почетным титулом «хазрат» (араб.

 – присутствие) наделялись авторитетнейшие и наиболее сведущие улемы, обладавшие, по общему мнению, не только знаниями, но также мистической силой и харизмой. У хазратов имелись тысячи сторонников, готовых пойти за ними в огонь и воду.

Хазраты принадлежали к семье Моджаддеди и руководили суфийским орденом Накшбандия. Когда-то они ратовали за Амануллу – в 1919 г. Фазль Мухаммад Моджаддеди даже возложил царский тюрбан на голову лихого принца и нарек его эмиром. Но спустя несколько лет этот святой человек