Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Сидит русский человек за столом, смотрит в окно и вспоминает чеховских сестер. Далее по тексту.

За бутылкой водки какие только мысли не приходят на ум. Вот, к примеру, Платон говорил, что поэт не в состоянии сочинить поэму или изречь пророчество, пока находится в здравом уме и не лишится рассудка.

Парень, во-первых, ты не поэт, во-вторых, Платон о пьянстве ничего не писал. Тем более, он для тебя не авторитет.

А кто авторитет? Пушкин!

С его именем мы и возвратимся на русскую землю.

Человеку очень легко затеряться в этих самых просторах. Называй их довлатовскими «пушкинскими далями», как угодно называй. Эти дали опасны своей неразъясненностью. Очень опасны. Представь себе: ты вынужденно живешь в Пушкинских горах. Вокруг осень, нудные родители, которые ничегошеньки не понимают ни в чем, и прочее и прочее.

Знаешь, что на месте Пушкина сделал бы любой? Знаешь! Знаешь! Поехал бы к соседу. Там стол. Брусничная вода. Давай по маленькой – за детишек – за осень – за дам – за не дам – еще – и еще – за здоровье – за еще – давай. Потом все как-то, не понятно с какого места, идет под уклон. Как-то в неструктурированное кувырком. Тебя-меня-соседа теперь не остановить: распространяемся о своих геройских подвигах, хвалимся, как классно умеем ловить на мормышку и целоваться, важничаем, плачем, насилу расстаемся. Собеседование с бутылкой, как правило, заканчивается тем, что на следующее утро тоска дает каждому пощупать свои бицепсы. Пощупали. Страшно. Кто виноват? Что делать? Чу, колокольчик, сосед в гости. Дальнейшая композиция дня-вечера-ночи-утра известна. Вот и найден вечный двигатель тоски.

А кто, спрашивается, «помню чудное мгновение» писать будет? А??????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

То-то и оно, когда 90 % населения горькую пила по своим заброшенным селеньям, Пушкин творил за всех.

Как тут не вспомнить Пушкина? И не выпить?!

Бутылка и птица-тройка

Особая тема литературы – изображение пьяных содружеств. Нет ничего более печального, чем вид одинокого пьяницы. Трудно найти что-либо более оптимистическое и торжественное, чем коллектив, вознамерившийся предложить миру пример образцового застолья.

В повести Гоголя «Тарас Бульба» «великая минута... дело, достойное на передачу потомкам» сопровождается поистине гомеровским пиром. Открываются баклаги и бочонки, сказочные реки «старого доброго вина» льются на славное воинство: «И козаки все, сколько ни было, брали: у кого был ковш, у кого черпак, которым поил коня, у кого рукавица, у кого шапка, а кто подставлял и так обе горсти». Тосты, провозглашаемые Тарасом, объединяют основные святыни: «Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру... да за одним уже разом выпьем и за Сечь... Да уже вместе выпьем и за нашу собственную славу...» Православие, Сечь, слава уравниваются радостью и вином.

Одним из самых впечатляющих событий поэмы «Мертвые души» можно назвать таинственный поход Селифана и Петрушки. Сцена развивается в лучших традициях любовно-психологического и авантюрного романа. Все начинается знаком, символизирующим единомыслие: «...он взглянул с галереи вниз и увидел Селифана (...) они встретились взглядами и чутьем поняли друг друга». Здесь не нужно слов, достаточно взглянуть друг на друга, чтобы питейная страсть устремилась к воплощению.

Следующий пассаж напоминает описание дипломатов-заговорщиков. Тайна героев, видимо, настолько велика, что они предпочитают даже не намекать на нее, обмениваются пустячными репликами, лелея в душе мгновение, когда смогут наконец-то приблизиться к цели: «...оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря дорогой о совершенно постороннем».

Совершив «недалекую прогулку», герои наконец достигли намеченного объекта: «Что делали там Петрушка с Селифаном, Бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов». Неожиданно проснувшаяся галантность в жестах и обращении может потрясти тех, кто потратил на обучение изящным манерам лучшую часть жизни. Алкоголь сумел научить этому всего за один час.

Поэма Гоголя стала первым в русской литературе произведением, включившим интерес героев к вину в систему значимых национальных черт, стала энциклопедией народных типов, которые «работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали бар, а может быть, и просто были хорошими мужиками...». Пьянство в этом перечне представляется частью национального мира, не менее естественной, чем работа или обман.

Парадокс «Мертвых душ» – водки народ пьет много, а авторские упреки отсутствуют. Толстой, например, увидит пьяного – не смолчит, осудит. У Гоголя все иначе. Пьянство связано с грустной темой «не своей смерти». О Петре Савельеве Неуважай-Корыто автор вопрошает: «...и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли или середи дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?» Сапожник Максим Телятников, предположительно, «пошел попивать да валяться по улицам». Не радостней судьба Григория Доезжай-не-доедешь – «ни с того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай, как звали». В другом месте упоминается «фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу...» – дорогу, ведущую в кабак.

Бунт маленького человека

Противоречиво отношение русской литературы к водке. С одной стороны, пьяный прекрасно вписывается в мифологию русского характера, его размаха и удали, с другой – злоупотребление чем угодно (властью, напитками) у нас в России воспринимается как должное. В «Женитьбе» повседневность неотделима от темы пьянства. Диалог Арины Пантелеймоновны и Феклы раскрывает во всем великолепии абсурда привычность и даже естественность явления.

– Ну нет, я не хочу, чтобы муж у меня был пьяница...

– Что ж такого, что иной раз выпьет лишнее – ведь не всю неделю бывает пьян; иной день выберется и трезвый.

В середине XIX столетия пьянство трактуется русской культурой и как проявление слабости характера, и как социальное зло. Между этими полюсами и пребывают писатели, то защищая, то увещевая пьяненького героя. Создаются красивые теории: измените общество – и человек исправится; дайте человеку идею, образумьте, научите и покажите, как жить. В литературе появляется образ «маленького человека», который активно приобщается к водке, находит в ней основного советчика и избавителя от неурядиц, нищеты и скуки жизни.

Тема пьянства пришлась очень «по вкусу» русскому психологическому роману. Герои Лескова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, в трезвом состоянии безмолвные, тихие, незлобивые или глухо обозленные, посетив трактир, неожиданно становятся красноречивыми, точными, язвительными в оценках. Благодаря водке они преображаются, каламбурят, негодуют, рассуждают о метафизических вопросах, дискутируют.

Пьяный забывает о собственном бесчестии, забитости, нерадивости, пошлости, точнее, он находит им объяснение, освобождается от сознания обреченности и бесперспективности. Персонажи М. Е. Салтыкова-Щедрина и Ф. М. Достоевского – Степка Балбес и Мармеладов – торжественно и с гордостью объявляют себя жертвами жестокого мира. В тумане полубреда желаемое становится осуществленным; граница между чаемым и дозволенным стирается.

Герой из состояния затравленности переходит к позе раскаявшегося грешника, играя с чувствами окружающих. «Жалеть! зачем меня жалеть! – вдруг возопил Мармеладов, вставая с протянутой вперед рукой, в решительном вдохновении, как будто только и ждал этих слов. – ...Да! меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его!»

Создается впечатление, что слушатели соучаствуют в мучительном процессе рождения истины, которая предстает в случайном прозрении пьяного героя – таковы реплики Мармеладова («...когда некуда больше идти») и Сатина («Человек – это звучит гордо!»). Так возникают абсолютные формулы. Автор не желает, чтобы выразителем «правильной» мысли стал кто-либо из «трезвых» персонажей – пафос звучал бы неискренне.

В пьяном самобичевании просматривается расчет; «лишности» и «непонятности» подбираются оправдания: надо пить, чтобы не сойти с ума, чтобы не быть похожим на окружающих и не следовать, подобно другим, лицемерной морали. Пьяный мир срывается с места: «Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс поехал, потому я в пьяном виде нехорош, и пить мне противно, а кроме вина, ничего больше не остается. Пробовал», – признается герой Достоевского, Свидригайлов. Моральные нормы обретают пугающую подвижность. Еще немного – и пьяное сознание поставит знак равенства между собою и мирозданием. Неустроенный и одинокий «маленький человек» объявляет себя ревизором общественной морали. Его цель – напиться, выговориться, развернуть душу и отыскать в ней Бога. Вот кредо лирического героя Блока: