Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

В первой трети XIX столетия военному человеку на застольном поприще вряд ли найдешь равного. Идеализация гусарского века, эпохи младости отцов и героических побед в творчестве Д. Давыдова, А. Пушкина, М. Лермонтова невозможна без главного – «бутылка старого вина, бутылка вековая».

Художественный мир обращается к Античности – и восхваляет вино, подобно греческому поэту Анакреонту. «Венки пиров и чаши круговые», «почетная чаша» («Друзьям»), «любовь и Вакх» («К Батюшкову»), «глубокая чаша» и «увядший миртовый венец» («Мое завещание») – все эти образы у Пушкина развивают следующую мысль: вино есть радость жизни, возможность познать будущее и забыть о смерти.

Пушкин воспевает «вдову Клико», «Моэта», «благословенное вино», которые рождают «глупостей немало, а сколько шуток и стихов, и споров и веселых снов!». Не без иронии замечает поэт, что шампанское «изменяет пеной шумной ...желудку моему». Более склонны Пушкин и его лирический герой к «благоразумному» бордо, «который в горе и в беде, товарищ завсегда, везде». Молодость начинает ассоциироваться с шампанским, зрелость – с сухими винами; по этой причине остепеняющийся поэтический персонаж «больше не способен» к «Аи», подобному любовнице, «блестящей, ветреной, живой, и своенравной, и пустой». Пенник, лафит, водка, наливки, пиво – неполный перечень алкогольных симпатий пушкинских героев, чей возрастной и социальный статус не позволяет увлекаться игривыми игристыми винами. Молодежь продолжает хранить верность шампанскому.

Хлестова, Наталья Дмитриевна и Загорецкий сообща создают портрет Чацкого, якобы доведенного до безумия своей невоздержанностью: «Чай, пил не по летам... Шампанское стаканами тянул... Бутылками-с, и пребольшими... Нет-с, бочками сороковыми».

Показательным в этой характеристике видится даже не масштаб увлечения, а уточнение «не по летам». Чацкий еще не достиг седин степенного помещика, чтобы знать меру. Интересно, что даже буйное воображение сплетников не позволило им создать образ молодого дворянина, упивающегося водкой. Погибает – но от благородного шампанского. В пору жесточайшего душевного кризиса гоголевский Пискарев увлекается гашишем, а не вульгарной водкой. Муж Раневской в «Вишневом саде», как известно, «умер от шампанского».

Когда Пушкин описывает «русскую хандру» Онегина, перечисляются драматические этапы: охладел к жизни – «труд упорный» опостылел – застрелиться не додумался. В этом перечне отсутствует, казалось бы, напрашивающийся мотив – запил. Онегин, как литературный герой, еще не научен беспробудному пьянству; сама культура еще не знает, какая метаморфоза может произойти с темой застольного веселья.

В повести И. Панаева «Белая горячка» показана постепенная деградация таланта. Особое место в застольных мизансценах отводится воспеванию всепримиряющего и всеуравнивающего шампанского: «...эта влага производит действие чудное, она располагает сердца к искренности, она усмиряет барскую спесь, заставляя забывать и великолепных предков, и полосатые гербы с коронами». Будущее героя обусловлено алкогольной фабулой, расписанной собутыльниками: «...он подает блистательные надежды, он молодец, ему скоро прискучит шампанское – вино детей, он перейдет к винам зрелого возраста». Очень скоро в литературе место шампанского займет водка. И опьянение словом.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

О ТОМ, КТО ТВОРИЛ ЗА ВСЕХ

У Дэмиана Лэнигана есть один показательный пассажик относительно того, как иностранцы относятся к наследию великой русской литературы. Если честно, не очень хотелось его цитировать, однако, убрав чужие декорации чужих стран, не трудно допустить, что подобный диалог мог состояться где-нибудь в Москве, Костроме, Владивостоке в начале XXI века.

Итак. Герой остановился в гостинице, которую, как ему кажется, любил посещать Сартр в минуты экзистенциальной печали. Парень на рецепции читает Чехова.

– Как тебе Чехов?

– Скука, кромешная скука!

– С этим не поспоришь.

– Я никогда не читал Чехова.

– И не читайте. Дерьмо, в принципе.

– Что именно ты читаешь?

– «Чайку».

– Ладно, не говори, о чем книга, скажи только, почему она дрянь?

– Они такие, блин, все жалкие. Сидят себе в большом имении, смотрят всякие пьесы и непрерывно рассуждают про то, какие они жалкие.

– Звучит вроде бы неплохо.

– Какой там неплохо. Говно. Ты только послушай начало: «Отчего вы всегда ходите в черном?» – «Это траур по моей жизни».

– Вот-вот, поэтому я и не люблю Чехова. Плаксивый русский сукин сын.

Вот такой диалог состоялся. Можно, конечно, тотчас дезавуировать его сотней мыслей о мировом значении великого писателя А. П. Чехова, но пусть их цитируют праздные искусствоведы. Мы же – о человеке. О человеческом. О русском. О том, что делает русский человек, когда ему скучно, а ныть уже сил никаких нет...

Когда ныть уже сил никаких нет, русский человек обращается к национальному лекарству. Пить начинает. По-разному. Тихонько, незаметненько. На праздничках. С дружками, срочно повод выдумав. Часто один.

Жизнь посреди четырех стен невыносима русскому человеку. Стены кажутся декорациями былых, настоящих и грядущих печалей.

Выглядывает русский человек в окно, озирает мир округ себя, созерцает банк, винный бутик, банк, секс-шоп, банк, винный магазин и думает: «Куда ни кинь – везде плюнь». На душе становится грустно. В банк, что ли, зайти? Незачем. В секс-шоп? Не для кого. А вот в винный магазин – бессрочный абонемент...

Хочется человеку почувствовать себя важным и оптимистичным. Не получается. Чеховская тоска накладывается на мысли о себе и России.

Рассуждает русский человек поначалу как-то вяло и безынициативно, потом во вкус входит. Подливает в стаканчик, как-то неожиданно вдохновляется огорчением от мыслей, ну, к примеру, о том, что вокруг происходит. От мыслей о девальвации. Нет, не рубля или другой какой валюты, а о снижении ценности, казалось бы, очевидного.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?! И не порассуждать...

Взять, например, учителя, который пестует души детей. Или врача, который отчаянно конкурирует со смертью. Или рабочего, собирающего из импортных запчастей родные машины, взять еще многих и многих прочих людей, которые имеют добротное образование, исправно ходят на работу, растят, сеют, убирают и т. д. Представим на секундочку (Господи, прости грешного), что в один момент все учителя, врачи, рабочие и еще многие и многие прочие вымерли. Господи, прости! Что произойдет? А ничегошеньки ровным счетом не произойдет. Детей отправят в армию. Больных на кладбище. Машины купят готовые. Ничего не произойдет, потому что банки продолжат исправно функционировать.

Сегодня человек, работающий в банковском секторе, в современной социальной мифологии куда более значимая величина, чем все учителя-врачи-рабочие-многие-многие-прочие, вместе взятые. Как проверить? Пожалуйста. Зададимся вопросами: какой учитель, врач, рабочий подстрахован на случай... да на любой случай? Выплачивают ли ему по итогам года безналоговые бонусы, превышающие годовую зарплату, имеет ли он возможность использовать «золотой парашют»? И так далее. Ответ очевиден: ничего этого не имеет! Не имеет! Не имеет! А вот топ-сотрудники какого-нибудь Спербанка и всех прочих филиалов финансового рая имеют! И бонусы, и парашюты. Вот она логика сегодняшнего российского дня: учитель, врач, рабочий и прочие 99 % россиян – ничтожества.

А вокруг только и разговоров про деньги. ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ.

Ну а там, где деньги, там и потребление.

И потребление водки от ощущения своей социальной неполноценности.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Идеология мира иронии, недоверия и неустойчивости без стука в дверь норовит ввалиться в жизнь каждого из нас, в быт, жизнь, мысль и мечту. А телевизор бубнит о свободе, конкуренции и деньгах.

Человеку обычному – учителю-врачу-рабочему, вместе взятым, – если с кем конкурировать, так это с таким же, как он, человеком обычным. Обидно.

Конечно, свобода – это прекрасно. Но, как говорил Достоевский, свобода без миллиона – ничто. Читатель, учитель-врач-рабочий, вместе взятый, а у тебя есть миллион? Не чего угодно миллион, а того, чего надо, миллион. Нет? Тогда забудь о социальной свободе. А когда ощущаешь себя несвободным, рука автоматически тянется к холодильнику.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!

Спрашивает русский человек – как жить? Куда, задается вопросом, несешься ты, Русь-тройка? А получает в ответ какие-то слабенькие экономические лозунги, геополитические страшилки или философские идейки о непознаваемости жизни, о принципах творческого моцартианства, искренности интуитивизма и асимметрии формы и содержания. Все это, вместе взятое, выглядят ничуть не ценнее кактуса в горшочке.

Ну как тут не вспомнить чеховских сестер и не выпить?!