Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— Ну-с, а теперь перед тобой, дорогой мой товарищ Сталин, замечательное театральное представление. Мне так и хочется просить тебя на несколько секунд закрыть глаза. Ну, уж не буду, не буду…

Он откинул в сторону несколько обломков и перед глазами удивленного Сталина открылся большой тяжелый пулемет со вставленной и готовой к действию лентой патронов.

— Ну-с, каков сюрпризец? — торжествующе воскликнул Ежов. — Ты когда-нибудь из пулемета стрелял?

— Нет. А что?

— Наклонись, все-таки, к прицелу и погляди, куда все установлено.

Сталин послушно наклонился к пулемету и нашел прицельную линию. Дуло кровожадной машины было точно направлено на трибуну на мавзолее Ленина, — туда, где в дни парада всегда стоит Сталин со своим окружением.

— Каково? — торжествовал Ежов. — Наведено, как говорится, по ниточке. Патроны разрывные. Я их еще не осматривал, может быть, даже и отравленные… Хорошо сработано? А?

Сталин с нахмуренными бровями поднялся от пулемета.

— Н-да… Как это тебе удалось открыть?

— А я не зря цельную ночку с молодежью провозжался, «перевоспитывал»… Можно сказать, сам весь в кровище измазался. Но зато выудил тебе подарок от советских комсомольцев. Выудил!

— От комсомольцев? — машинально переспросил Сталин.

— Ara… Три четверти из них — комсомольцы. Чистая работа… Это все наша симпатичная Ягодка не доглядывала.

— А откуда пулемет?

— Пока не знаю: по номеру потом выяснится. Я ведь пока тут ничего не трогаю. Только тебе вот показал: надо же в кои веки чистой работой похвастаться! Пока там что, — до ноябрьских торжеств еще три недели. Мне эта машина ловушкой служит. Кое-кто из недоарестованных «стрелков» еще сюда, вероятно, завернет «проверить», ну и… приклеится. Ведь тут, что ни говори, не мелочь и не случайность, а серия заговоров. Если бы не я… Ну, что скажешь?

Сталин молча, с нахмуренным лбом, стал спускаться вниз. В его голове мелькнуло: «А не устроил ли ты сам эту инсценировку, чтобы меня припугнуть и на моем страхе попользоваться? Все вы — карьеристы. Любите меня, как собака палку. Только бы что урвать…»

Ежов следовал за угрюмым Сталиным и, в свою очередь, думал:

«Эх, разве что понимает эта тупая грузинская башка в сюрпризах? Я столько старался, а он хоть бы доброе слово сказал… Эх»…

* * *

Ясный, резкий звук горна прорезал холодный осенний воздух.

— Огонь!

Громадное пустынное поле Кусковского стрельбища внезапно ожило: из-под одного куста показалась голова в каске. Подальше из окопа выскочила сторожевая собака и быстрым бегом пустилась куда-то с донесением. Еще дальше поднялись в перебежке — несколько солдат. Пробежали и опять скрылись…

Маршал Тухачевский лежал, плотно вжавшись в поблеклую траву с новой автоматической винтовкой и пускал по движущимся мишеням пулю за пулей. Лежавший рядом с ним наблюдатель с полевым биноклем в руках, изредка бросал:

— Сектор A4 — поднялся перископ… Сектор А 2 — собака. Сектор Г 7 — танкетка…

Через три минуты горн дал отбой. Тухачевский с оживленным раскрасневшимся лицом встал, обтирая локти и колени. Несколько военных столпились вокруг него.

— Ну, как? — спросил его начальник стрельбища.

— Великолепно, — ответил маршал. — Чудо, а не винтовка! И точность и скорость замечательны. И что приятно, — отдача куда меньше… Ну, поздравляю вас от всего сердца, товарищ Дегтярев, — обернулся он к единственному штатскому на стрельбище. — Позвольте обнять и поблагодарить вас от имени нашей армии и страны.

Маршал сердечно обнял старика. Тот растроганно всхлипнул и расплылся в счастливой улыбке.

— И вам спасибо, товарищ маршал. Только ведь при вашей поддержке да, признаться, при вашем нажиме, удалось так скоро и ладно справиться. Теперь все пойдет, как по маслу.

Действительно, официальные испытания новой винтовки дали чрезвычайно благоприятные результаты. Если по точности своей стрельбы новая советская винтовка несколько уступала прославленной канадской винтовке Росса, то нисколько не была в этом отношении ниже любой винтовки других армий. Но по скорости стрельбы она значительно превосходила их все.

Лучшие снайперы армии и Осоавиахима[37] испытывали со всех точек зрения новое оружие, образцы которого привез с собой из Тулы Дегтярев. Из нескольких штук было специально произведено по 10 000 выстрелов: в течение нескольких дней, без пощады оружия, трещали, не переставая, выстрелы на стрельбище. Изнашиваемость ствола и затвора была нормальной. Были произведены специальные испытания в особо тяжелых условиях — в дождь, среди пыли и песка. Две винтовки на сутки оставили в пруде. Две закопали в землю; некоторые были подвергнуты грубым ударам и толчкам, — новая винтовка с честью выдержала все испытания. Но особое ликование вызвала новая винтовка у снайперов. Каждый опытный стрелок понимает, ЧТО ЗНАЧИТ отрывать в бою винтовку от плеча и ворочать затвором именно тогда, когда дорога каждая десятая секунды и цель не ждет. При стрельбе в боевых условиях — при плохой видимости, при мимолетном появлении цели или, наконец, при необходимости развить шквал огня — новая винтовка без телескопа и с телескопом в руках снайперов — а их в стране уже было много десятков тысяч, — являлась страшным оружием. Немудрено поэтому, что глаза снайперов, окружавших Тухачевского, сияли от радости.

Маршал зорко присматривался к реакциям стрелковой молодежи и внимательно выслушивал суждения о новой винтовке. Несколько замечаний он отметил, как особо ценные: полупистолетное ложе, иной изгиб приклада у плеча и рукоятки затвора. Относительно необходимости штыка между молодежью возник горячий спор. Большинство резко отрицало необходимость штыка на такой точной и сложной боевой машине. Другие, видевшие сами военную страду, признавали, что штык, все-таки, должен быть, но не постоянный, как на старой винтовке, а надевающийся перед атакой. Спор разрешил сам маршал.

— Большое спасибо, товарищи, за высказанные мнения. Конечно, если бы вся наша армия состояла из первоклассных или даже просто хороших стрелков и выдержанных солдат, штык был бы только лишней тяжестью. Но поскольку пока, увы, этого еще нет, нужен и штык. Конечно, при стрельбе он только помеха. Но даже и в современной войне штыковая атака не исключается. Нужно дать нашему простому рабочему и крестьянину, недавно призванным в армию и попавшим в бой, ощущение, что в их руках не только точная машина для стрельбы, но и простое холодное оружие — типа старинных вил или рогатины. Это, как говорили римляне, — «ultimo ratio» — последний довод. Когда уже не до стрельбы, кусок острой стали на конце винтовки дает уверенность неопытному солдату, что он вооружен чем-то солидным. Патрон может оказаться с осечкой, затвор заклиниться, а родимый штык вывезет всегда…

— Да что, товарищ маршал, — недовольно возразил ему какой-то молодой снайпер, отстаивавший винтовку без штыка. — Разве ж мы живем в суворовское время, когда пуля была дурой, а штык молодцом?

Тухачевский усмехнулся.

— Конечно, дорогой товарищ, — мягко возразил он, — времена у нас теперь другие, но психика бойца изменилась не так уж много. Инстинкт самосохранения и драки остался почти тем же. Бывает, что и на современных фронтах дерутся просто кулаками и зубами, а не оружием.

— Уж будто бы, товарищ маршал?.. Это когда-то, в допотопные времена, может, было…

Спор, веселый товарищеский спор, разгорался с большим оживлением. Молодые энтузиасты стрелкового спорта сгруппировались около маршала, чувствуя в нем действительно бывалого, боевого старшего товарища… Осеннее небо было так ясно и чисто, солнечные лучи так приветливо грели своим последним теплом, что Тухачевский не чувствовал себя здесь начальником. Веселая смелая молодежь с винтовками в крепких руках живо напомнила ему его молодые боевые годы и он, охотно отзываясь на все живые вопросы, сам ставил острые темы. Мимоходом он сообщил, что одна из первых партий новых винтовок будет направлена в Испанию.

— Да на что им наши новые винты? — возразил какой-то курносый паренек с комсомольским значком на защитной рубашке. — Им старых винтов послать, — будет за глаза с них!.. Вояки тоже выискались! Им бы навахами ихними драться, а не правильным оружием да нашими автоматами.

Кругом засмеялись.

— Ну, конечно… Такие машины в чужие руки отдавать?

— А ты, Петька, легче на поворотах, — обрезал его кто-то.

— «Чужие руки». Сказанул тоже! Там ведь наш брат, пролетарий, бьется. Надо ему помочь. Ведь все испанское золото, небось, мы сюда, в Москву-то, «на хранение» взяли.

— Помочь — это я никак не против. Ну, там резолюцию вынести или монеты послать. А только не тем помогать, что нам самим так нужно, — не кровью да не такими вот конфетками.