Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

Он махнул рукой следователю и конвоиру, и все чекисты вышли из кабинета, закрыв за собой дверь. Молодой студент остался в большом мрачном кабинете один-на-один с окровавленным трупом друга…

В коридоре Ежов вполголоса сказал следователю:

— Оставьте его одного там часика этак на два… Потом, ручаюсь, он заговорит!..

* * *

Большой военный автомобиль резко остановился у главного подъезда дома НКВД на Лубянке. Высокий, прямо держащийся военный вышел из автомобиля и быстро вошел в двери. Там ему дорогу загородил дежурный командир войск НКВД.

— Ваш пропуск, товарищ?

— Разве вы меня не узнаете? — раздраженно бросил военный.

— Я не имею права узнавать или не узнавать никого, товарищ маршал, — спокойно возразил дежурный, сразу узнавший Тухачевского. — Но пропуск необходим.

Тогда Тухачевский расстегнул шинель и вынул из кармана билет члена ЦК партии. Дежурный внимательно просмотрел его и, молча откозыряв, отошел в сторону. Маршал, пройдя несколько шагов, остановился.

— А почему вы, товарищ, узнав меня, все же спросили пропуск? Вы ведь должны знать, что члены ЦК всюду входят без пропуска?

— Я не имею права доверять своим глазам, товарищ маршал, — просто ответил подтянутый, чисто выбритый командир. — Ведь вместо вас может войти загримированный террорист. А билет члена ЦК с фотографией — нечто бесспорное, так как я знаю форму и номера этого билета. Таковы у нас строгие правила, товарищ маршал.

Тухачевский, пожав плечами, продолжал подниматься выше, направляясь в кабинет Ежова. Его лицо было напряженным и злым, и он нервно перешагивал по несколько ступенек широкой, устланной коврами лестницы. На одном из поворотов его кто-то окликнул.

— Это ты, Михаил Николаевич? Опять у меня в гостях? Это был сам Ежов, только что отмывший в уборной с лица кровь и давший новые распоряжения по ведению дальнейшего следствия.

— Как ты сюда попал? В чем дело?

Тухачевский подошел к нему и сделал знак сопровождавшему Ежова сотруднику отойти в сторону.

— Скажи, Николай Иванович, этак по совести, как старый товарищ по партии, — это ты назначил за мной слежку? Ты направил ко мне, под видом девочки из кабаре, свою шпионку?

Голос маршала был сух и резок. Ежов понял, что тот до крайности раздражен и озлоблен.

— Какую шпионку? — удивленно спросил он, чтобы выиграть время и подготовиться к ответу. Он уже догадался, что установленная им за Тухачевским слежка в каком-то месте обнаружила себя.

— Да девочку из кабаре, Ванду, что ли?

— В первый раз слышу! — с искренним удивлением пожал плечами Ежов. Он и в самом деле в первый раз слышал это имя. Как ему было знать имена отдельных сексотов?

— Ты смотри, Николай Иванович, — угрожающе, но так же тихо продолжал Тухачевский. — Если я доложу о всем этом безобразии в Центральном комитете, тебе же будут неприятности!

— Да повторяю же тебе — ни черта я об этом не знаю! Давай пройдем вместе к Мейснеру — он у меня секретной слежкой за партийными верхами заведует. Может быть, это он, по дурости, что-нибудь напутал?

— Ну, пойдем. А то — понимаешь сам — я малость спьяна к себе девочку из парт-кабаре затащил; потом, ночью, гляжу, а она в письменном столе моем роется! Если бы фашистка — сразу бы ее убил. Но она призналась, что из твоего заведения…

Мейснер, худой и длинный латыш с бесцветными глазами, был в своем кабинете. Это было не удивительно: весь состав НКВД в эту ночь был мобилизован в порядке боевого задания. И всем нашлась работа — уже больше двухсот человек молодежи томилось в камерах внутренней тюрьмы.

— Скажи, Мейснер, — обратился Ежов к своему помощнику, войдя в его кабинет. — Не ты ли имел глупость приставить к маршалу какую-то там кабаретчицу, по имени Ванда? Не ты ли это безобразие допустил?

Какие-то интонации в голосе начальника показались Мейснеру странными. Ведь именно по личному приказу Ежова за Тухачевским была установлена особенная слежка. А теперь — «безобразие», да еще с таким странным ударением. Ног взглянув в напряженное лицо маршала, он мигом сообразил, что произошло.

— Какая Ванда? В чем дело?

Тухачевский подошел ближе. — ВАС, товарищ, спрашивает начальник, а не вы задаете вопросы, — резко оборвал он Мейснера. — Говорите прямо — ваша сексотка Ванда или нет?

Мейснер чуть растерялся перед напором маршала и вопросительно взглянул на очутившегося сзади начальника. Глаза того ясно говорили «выручай»!

— Моя, — нерешительно пробормотал он и тотчас же пошатнулся от полученной от Тухачевского пощечины.

— Я вам покажу, товарищ Мейснер, как уважать достоинство советских маршалов и членов Цека, — воскликнул он и на смуглых щеках его показались красные пятна. — Я научу вас, как беречь авторитет старых членов партии! Товарищ Ежов, — повернулся он к наркому, — я требую, чтобы этот прохвост был немедленно вышиблен из твоего комиссариата, иначе на первом же заседании Цека доложу об этом безобразии!

Мейснер и Ежов видели, что маршал находится вне себя. И действительно, нервные переживания последних часов довели всегда хладнокровного Тухачевского до грани вспышки. Кобура его револьвера была расстегнута и было очевидно, что разгневанный гость может прибегнуть к оружию. Решительность маршала была известна давно… Вот почему Ежов кинул быстрый предостерегающий взгляд побледневшему Мейснеру и, дружески взяв Тухачевского под руку, примирительно сказал ему:

— Да брось ты, Миша, волноваться из-за ерунды! Ну, дурака свалял Мейснер. Я его, конечно, немедленно вышибу. А может быть и та девка на свой риск и страх активность показать хотела… Из-за чего разговор? «Обо что речь», как говорят в Одессе. Что ты контру за собой чувствуешь, что ли? Ха-ха-ха… Троцкизмом решил заняться?.. Брось, Михаил. Просто ты сегодня не в своей тарелке — то ли перепил, то ли недопил. Пойдем, брат, в буфет, опохмелиться. У меня тоже сегодня ночь аховая…

Тухачевский кинул на неподвижно стоявшего за столом бледного Мейснера последний яростный взгляд и вышел. Когда шаги в коридоре затихли, Мейснер криво усмехнулся и взялся за трубку телефона.

— Комендатура? К вам только что поступила гражданка, присланная маршалом Тухачевским. Освободите ее немедленно и соедините со мной…

Через несколько минут он говорил:

— Ты, Ванда?.. Говорит товарищ Филипп. Ну, как? Горячая ночка вышла?.. Вляпалась? Эх ты, сексотка с тебя, как с навоза пуля. Что?.. Есть материалы?.. Ara!.. Хорошо! Я к тебе приеду часа через два… Да?.. Это здорово… Ну, пока!..

* * *

— Ну, как? — резко спросил Сталин, когда утром Ежов пришел к нему с докладом. — Распутал?

Лицо наркомвнудела было усталым и измученным. Он всю ночь провел в лихорадочной атмосфере допросов, напряжения и провокации. Но зато в его папке накопилось немало важного.

— Распутал, товарищ Сталин, распутал малость. Это дело с двумя бомбами было несложным, но ниточка за ниточкой пришлось распутывать многое другое.

— Другое? — вопросительно поднял голову Сталин.

— Да, Иосиф. Что-то я боюсь, что наш Ягода не то допустил, не то ПРОПУСТИЛ многое в среде нашей молодежи. Там далеко не все в порядке. Идет глухое брожение, и ухо нужно держать востро.

— Так… Так… А практически?

— Ну, практически много я за ночь не успел раскопать — ведь больше двухсот человек пришлось изолировать… Основного террориста, — того, что за бомбу брался, чтобы в твою ложу бросить, пристрелить пришлось.

— Что так скоро?

— А это, чтобы другого парня говорить заставить. Первый был очень уж упрям, а другой, как я и предполагал, послабже… Ну, вот, провел он в моем кабинете наедине с трупом часа два, ну и заговорил.

— Почему «в твоем кабинете?»

— А я сам того первого пристрелил, — лицо Ежова расплылось в морщинках садистского удовольствия и он возбужденно потер всегда потные ладони. — Надо было… Десять пулек из Маузера запустил ему под шкурку. Десять пулек… Весь ковер замазал кровью. Но зато — тот, другой, поглядев всласть на кровушку, а потом и на наши «спецкамеры», заговорил… И где бомбы доставали, и кто участвовал. Правда, много он и сам, видно, не знал, но мне только за одну ниточку ухватиться. За одну только ниточку!.. Ну, конечно, вегетарианские методы пришлось отложить в сторону… Пришлось кое-кого из молодежи пе-ре-вос-пи-тать… Что ж делать — лес рубят, кости летят… Да и то ведь верно — уж кто наши спецкамеры даже только посмотрел — эти на белом свете долго не живут. Рассказать о них некому…

И опять на лице Ежова мелькнуло чувство наслаждения. Сталин молчал несколько секунд.

— Ты, значит, думаешь, что Ягода не заметил всех этих заговоров?

Слова «не заметил» прозвучали с ударением. Ежов подметил это.