Битва за Ленинград - Дмитрий Сергеевич Филиппов

пересеклась с судьбой Симоняка в декабре 1939 года на Карельском перешейке и, как показала история, сплелась в единое целое на долгие месяцы блокады Ленинграда.

Финны предприняли еще две сухопутные атаки 7 и 8 июля на левом фланге советской обороны в районе Согарс. Атаки успешно были отбиты заградительным огнем артиллерии и минометов. Впоследствии на сухопутном участке фронта активные боевые действия прекратились. Началась снайперская война. Так, лучший советский снайпер Григорий Исаков за время обороны полуострова уничтожил 118 солдат и офицеров противника. А еще началась война за острова.

Географическое положение полуострова было таковым, что он находился в окружении сотни малых и средних островов. Расположение на части из них финской артиллерии позволяло практически безнаказанно бомбить базу. Поэтому основные боевые действия в летний и осенний периоды развернулись на островах. Финские и советские войска попеременно высаживали десанты, захватывали острова, выбивали противника, вновь отступали под давлением превосходящих сил. Симоняк понимал, что острова — это ключ к обороне базы, поэтому крайне внимательно относился к подбору штурмовых групп, снабжению малочисленных гарнизонов, постоянно лично инспектировал расположенные на островах подразделения, зачастую под огнем противника. Всего путем высадки десантов с 10 июля по 23 октября было захвачено 18 островов. Остров Гуннхольм несколько раз переходил из рук в руки.

Бывший командир базы генерал С. И. Кабанов вспоминал: «Невыносимо воевать, когда и тыл базы, рейд, порт, город доступны не только огню, но и визуальному контролю наблюдательных постов противника, расположенных рядом, — на островах и маяках. Так, конечно, нельзя было выбирать и определять границы базы. Даже предполагая, что Финляндия не станет против нас воевать, хотя такое предположение маловероятно, следовало подумать о наших флангах в шхерном районе»[187].

Огромную роль в обороне Ханко играла артиллерия. Каждая батарея имела свой сектор обстрела, два наблюдательных пункта. Корректировщики несли дежурство круглосуточно, засекая огневые точки противника. Наблюдательные пункты были и в артдивизионах. Вооруженный биноклем наблюдатель тщательно фиксировал каждый выстрел со стороны противника, отмечал на карте. Была создана общая карта засечек батарей противника с указанием калибра, дальности и скорострельности.

Осознание полной изоляции с суши особым образом действует на психику солдат. Подразделения или «плывут», поддаваясь паническим настроениям, или становятся особым боевым братством, со своими законами, традициями, приметами, присказками. Симоняк сумел организовать жизнедеятельность бригады таким образом, что с защитниками Ханко случился второй вариант. Сами они стали называть себя гангутцами, а базу — Гангутом, командование не возражало и даже дало добро на переименование местной газеты «Боевая вахта» на «Красный Гангут». Прекрасный советский поэт Михаил Дудин служил в этой газете корреспондентом и прошел весь путь с Симоняком сначала на Ханко, а затем и на Ленинградском фронте. Он позже напишет балладу, которую так и назовет «Генерал Симоняк».

В сентябре защитники полуострова узнали о том, что Ленинград находится в кольце. Обстановка на фронтах в целом не способствовала поддержанию боевого духа. При этом следует отметить превосходную пропаганду со стороны финнов: регулярные радиопередачи на линии соприкосновения с предложениями сдачи в плен, заброс листовок провокационного содержания.

Но дальше произошло событие, которое навсегда вошло в историю: то ли войны, то ли литературы. Здесь настолько тонкая и неуловимая грань, когда сатира, байка, острое слово и смерть вдруг, соседствуя рядом, соединяются в удивительный сплав огромной внутренней силы.

Утром 7 октября 1941 года на переднем крае обороны наступила непривычная тишина. Противник прекратил обстрел. На финской стороне включились мощные громкоговорители, и к советским солдатам обратился сам Маннергейм. «Доблестные защитники Ханко!» — так начиналась его речь. Записанное по радио выступление Верховного главнокомандующего финской армией, обращенное непосредственно к ним, защитникам Ханко, с точной характеристикой существующего положения, описанием мельчайших деталей быта, подействовало удручающе на моральное состояние наших войск. Во-первых, послание демонстрировало прекрасную работу финской разведки, во-вторых, было составлено в уважительном ключе, с оценкой доблести и храбрости советских солдат, но при этом с уверенной констатацией безнадежного положения окруженных войск, что в глубине души понимали все, но не хотели в этом признаваться даже самим себе.

В подразделениях начались брожения, разговорчики, сомнения. Все понимали, что Ленинград не поможет, он сам находится в блокаде. Осень. Приближаются холода. Заканчиваются продовольствие и снаряды. К тому же серьезная речь старого финского генерала контрастировала с привычными зазываниями финских пропагандистов, обещавших сытную жизнь в плену. Обращался Маннергейм на русском языке, который знал в совершенстве. В заключение следовал жесткий, точно выверенный психологический удар: два дня на размышления.

Удивительное совпадение судьбы, но именно в этот день Николаю Павловичу Симоняку было присвоено очередное воинское звание генерал-майора.

Советскому командованию необходимо было принимать срочные меры. С одной стороны, указание бытовых деталей свидетельствовало о наличии шпионов на Ханко и хорошей работе финской разведки. С другой стороны, необходимо было не допустить расползание панических настроений на полуострове.

Ответную листовку готовили журналисты газеты «Красный Гангут». Текст написал начинающий поэт Михаил Дудин, служивший на Ханко в артиллерийской разведке еще с зимней войны 1939 года. Рисунки выполнил художник Борис Пророков, служивший при политотделе 255-й бригады морской пехоты.

Полковой комиссар А. Л. Раскин дал прямое указание не стесняться в выражениях, а начальник политотдела бригадный комиссар П. И. Власов придумал стилистический ход: написать ответ в духе письма запорожских казаков турецкому султану.

Солдаты — люди простые, приказы выполняют точно. Поэтому первый вариант письма, по воспоминаниям начальника базы С. И. Кабанова, состоял из сплошной матерщины. Разумеется, он был забракован. Тогда был составлен второй вариант, который и вошел в историю как ответ защитников Ханко барону Маннергейму.

Листовку отпечатали 10 октября на больших листах в формате 23 на 39 сантиметров. Точный тираж неизвестен, но, по воспоминаниям автора текста Михаила Дудина, в свет вышло несколько тысяч экземпляров. А дальше листовку разослали по всем подразделениям, ротам и взводам, в окопы и на кухню, на острова и на передний край обороны. Бойцы хохотали, обсуждали текст за перекуром и повторяли рисунок через копирку: для себя, на память.

Свою роль листовка выполнила, но ответ, конечно, был адресован не Маннергейму, а предназначался для своих бойцов в качестве контрпропаганды.

Вот полный текст этого поистине уникального документа. В таком виде он был напечатан впоследствии в газете «Комсомольская правда» и, по слухам, пришелся по душе самому Сталину.

«ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ, ПРИХВОСТНЮ ХВОСТА ЕЕ СВЕТЛОСТИ КОБЫЛЫ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ,

СИЯТЕЛЬНОМУ ПАЛАЧУ ФИНСКОГО НАРОДА, СВЕТЛЕЙШЕЙ ОБЕР-ШЛЮХЕ БЕРЛИНСКОГО ДВОРА, КАВАЛЕРУ БРИЛЛИАНТОВОГО, ЖЕЛЕЗНОГО И СОСНОВОГО КРЕСТА,

барону фон Маннергейму.

Тебе шлем мы ответное слово.

Намедни соизволил ты удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении, вместо обычной брани, ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко.

Хитро загнул, старче…

Всю темную холуйскую жизнь ты драил господские зады не