Написать президента - Лев Горький

тут нас и вправду никто искать не станет: ни Фрол со своими комсомольцами, ни Тельцов с тельчатами.

Нас провели в угол, где обитала элита — судя по тому, что койки громоздились в два яруса. Седоватый, назвавшийся Мухаммадом, принялся гонять молодых соплеменников, и нам притащили огромный поднос — плов в расписных тарелках, салат из огурцов и помидоров, чай в пиалах.

— Ешь, иначе обида, — шепнула Вика мне на ухо. — До утра тут, там посмотрим.

Нам, судя по всему, отдали одну из коек, по крайней мере согнали с нее постоянных обитателей, и застелили чистое белье.

— Спасибо, — сказал я, принимаясь за еду.

— Плов настоящий, брат, от всей души, — заверил меня Мухаммад. — Дорогим гостям, — улыбнулся он Вике, не угодливо, как мигрант — менту, а вполне искренне, как друг — другу. — Вот все у вас хорошо, работа есть, президент хороший, э, порядок…

Я возмущенно засопел, но поскольку рот у меня был набит вкуснейшим пловом, то возразить я не смог.

— …а вот еда — говно, — грустно закончил наш хозяин. — Булка с сосиской — это еда? Э! Шашлыком что называют — позор один! Э, брат! Ничего, вот станем одной страной снова! Заживем! Будем как кулак — сильные! А не как пальцы по одному, слабые. — И он показал сначала пятерню, а затем кулачище размером с мою голову. — Хорошо, когда все вместе, э! Дружба народов!

Закончив с едой, я потянулся к ноуту, но тут на мою руку легла ладошка Вики.

— Нет, — сказала она. — Тебе надо спать.

— Мне надо писать, — возразил я. — Ты не понимаешь! Это как носить внутри угли! Можно то…

— А ты себя в зеркале давно видел? — Вика понизила голос и наклонилась ко мне. — Краше в гроб кладут! Тебе надо выспаться! А то херню напишешь, стыдно будет.

— Не спорь с ней, брат, — вмешался Мухаммад, которого мама в детстве, видимо, не научила, что нехорошо лезть в чужие разговоры.

Хотя в этом огромном зале, где не имелось перегородок, ты невольно участвовал в жизни всех остальных, и наверняка каждый знал все о каждом, о его болячках, родственниках и сложностях… Наша койка была по тутошним меркам роскошным особняком, она располагалась не просто у стены, а еще и в углу.

— Я просто не дам тебе работать. — Вика схватила мой ноут. — Попробуй, отними!

— Э, не надо брат, — снова влез Мухаммад. — Морду набьет тебе, сопли кровавые будут! Позор один!

Хотелось заорать, ударить кулаком по стене, рявкнуть «Что ты себе позволяешь, ты?!» Только я сдержался, разве что скрежетнул зубами и посмотрел на Вику так, что она отпрянула.

— Это для тебя же, дурачок… — Шепот ее прозвучал почти испуганно. — Надо спать! Крыша поедет!

— Да, — каркнул я. — Где у вас тут туалет?

Вопреки ожиданиям санузел оказался вылизан до блеска, так что им было даже неудобно пользоваться. Вернувшись, я обнаружил, что Вика забралась под одеяло на нижнем месте, закрыла глаза и спит в обнимку с моим ноутом, точно с плюшевым мишкой.

Прочие вещи лежали под койкой, и в принципе я мог вытащить серебристый нетбук, чтобы заняться мемуарами, но я не хотел.

Неловко, едва не сорвавшись, я залез на верхний ярус и вытянулся на скрипнувших пружинах. Закрыл глаза, и под опущенными веками тут же закружились обрывки предложений, куски фраз, в уши забубнили голоса героев: один кричал, другой умолял, третий жаловался, но все говорили одновременно.

Да, меня прижимала к койке чудовищная, давящая усталость, но спать я не мог. Вдохновение пихало меня вверх из глубин забытья, будто спасательный жилет — болтающегося в волнах человечка, будто реактивный движок — прущую из гравитационного колодца ракету.

Гнев Господень я буду нести, потому что согрешил перед Ним, доколе Он не решит дела моего и не совершит суда надо мною; тогда Он выведет меня на свет, и я увижу правду Его…

Я открыл глаза.

Лампы под потолком не горели, общаго-ангар был погружен в тяжелый, душный сумрак. Со всех сторон доносились храп, сопение и носовой свист разной степени затейливости, кто-то причмокивал, кто-то разговаривал и посмеивался шепотом — наверняка так выглядел местный аналог ночной тишины.

Я глянул вниз: Вика, похоже, в самом деле спала, вот только мой ноут не выпускала. Попробуй я спуститься и вытащить его — непременно разбужу и получу новую порцию гнева праведного по башке непутевой.

Из-под койки торчал угол рюкзака, того самого, с которым я уехал из дома.

Еще я обнаружил, что в ряду напротив, тоже внизу, не спит, лежит и глядит на меня совсем молодой узбеко-таджик. И тут в голове моей, измученной, увы-увы, не нарзаном, а нехваткой сна и лишениями, но все же умной, созрел план.

Из кошелька, взятого с собой наверх, я вытащил тысячную бумажку.

Увидев ее, узбеко-таджик оживился, и я поманил его пальцем, а другой приложил к губам.

— Что, брат? — спросил он, шмыгнув ко мне бесшумно, словно кошка.

— Шутку сыграть хочу, брат, — отозвался я в том же тоне. — Над девушкой своей.

Ни к чему этому сыну степей детали моих отношений с Викой…

Бумажка сгинула в кармане спортивных штанов, и мой наймит приступил к действиям. Я же откинулся на спину и сделал вид, что сплю, чтобы в случае обнаружения изобразить, что не при делах, не в теме, не при понятиях, и все это шашни коварных аборигенов!

Поэтому я мог только слышать, что происходит.

Шур-шур-шур… шххх… это пополз в сторону мой рюкзак, вжикнула молния. Пакетное шелестение известило, что роются в его внутренностях, донеслось радостное «ага!», и я затаил дыхание…

Самый ответственный момент — подменить один ноут в руках Вики на другой, новый на старый так, чтобы она не проснулась. А если сквозь дремоту агентесса кровавого режима захочет проверить, при ней ли еще конфискованная у меня аппаратура, то габариты у них примерно одинаковые, и на ощупь не в полном сознании фиг разберешь.

Снизу донеслось сонное бормотание, и я едва не кувырнулся через край койки.

А через мгновение над ним показалась личность узбеко-таджика, и рядом с ней — новый ноут!

— Спасибо, брат, — прошептал я, трясущимися пальцами хватая ноутбук. — Еще хочешь? — Он истово закивал, а я добавил. — Тогда не спи.

Сын степей успел шмыгнуть на место, когда Вика внизу заворочалась, негромко взвизгнула панцирная сетка под ее пятьюдесятью пятью килограммами. Я выждал, когда она затихнет, потом сел, поставил рабочий прибор на колени и превратился если не в акулу пера, то в дятла клавиатуры, столь же глухого ко всему происходящему вокруг, как