Написать президента - Лев Горький

свастики!

Удел мой сделался для меня как лев в лесу, возвысил на меня голос свой, за то я возненавидел его. Удел мой стал у меня как разноцветная птица, на которую со всех сторон напали другие хищные птицы. Идите, собирайтесь, все полевые звери: идите и пожрите его.

Хорошо, пусть меня слили, и весь литературный мир знает, что я алчная тварь, за бабло продавшая душу власти. Это ничего не меняет — я должен сделать свою работу, дописать то, над чем работаю, и мемуары, и «Навуходоносора», и не только потому, что я взял аванс; просто тексты нужно заканчивать, это вопрос долга, профессионализма и самоуважения.

Я несколько минут посидел, глубоко дыша, чтобы успокоиться, и когда сердце перестало дергаться, взялся за почту.

Там среди обычного хлама выделялось письмо от Пальтишкиной.

«Дорогой Лев, с прискорбием узнала, что ты повел себя весьма-весьма неэтично, — сообщала мне Евгения Захаровна. — Что ты мало того что взялся за серьезный литературный труд в обход нашего издательства, так еще и за труд сомнительной этической направленности».

Точно слили… Всем не всем, но отдельным представителям литбомонда — факт…

Да, я опасался такого исхода, но когда все случилось, испытал даже нечто вроде облегчения. Ну вот, теперь все ясно, я никто и звать меня никак, можно спокойно взять деньги от Бориса Борисовича и уехать домой, чтобы в столице меня сначала облили всякими гадкими жидкостями, а потом забыли… хотя если я уеду, то больше не увижу Вику, а это перспектива нерадостная.

Дальше Пальтишкина сначала уничтожала меня в хлам и грозила карами великими — никаких более изданий и переизданий, номинаций на премии и всех остальных плюшек. Однако потом, используя уклончивые фразы, не называя имен, ничего не говоря конкретно, она все же достаточно толсто намекала — пришли текст, который тебе заказали, все прощу, и вновь запоют райские птицы, и будет все как раньше, и даже лучше.

О да, простит — ведь борьба с режимом звучит гордо, но звонкая монета в своем кармане звучит намного приятнее.

— Вот стерва, — прошептал я, закрывая ее письмо.

Послание от девочки из пиара, отправленное три дня назад, я стер, не открывая. Придется Олегу Копаю выступить на дискуссионном мастер-классе в компании кого-то другого, а вовсе не меня.

Только вряд ли он расстроится.

Ага, вот мне пишут организаторы «Литературы свободы», которая начинается буквально сегодня… Ух, шансов, что я туда попаду, немного, хотя они забронировали мне номер, записали меня на круглый стол «Сочиняем о городе» и поставили в программу мой доклад «Бессмыслица как основа смысла построения вертикального дискурса в произведениях современных намибийских прозаиков».

Твою мать, я в названии-то не все слова понял… Это точно мой доклад? Я это обещал? Ладно, подумаю об этом завтра, как завещала нам занудная завсегдатайка забубенных загулов Скарлетт Охарова…

Страница спама в корзину… и перед очередным письмом я застыл, точно несчастная птица перед готовой к броску коброй.

Отправитель: Алина Л. Шапоклякович. Тема: Литературная судьба.

Она вновь снизошла до меня!

Дрожащими пальцами я вскрыл электронный конверт, перед глазами запрыгали буквы: «Дорогой Левушка. — И что они так все любят слова типа «дорогой», «богатый», «роскошный»? — К сожалению, вы не послушались меня, и теперь ваша литературная судьба находится под угрозой. Но я даю вам последний шанс, ведь у меня есть возможность защитить вас от гнева самого президента. Откажитесь от того, что вы делаете сейчас. Немедленно. Перешлите мне все файлы и подпишите документ, приложенный к этому письму. Это соглашение позволит мне вывезти вас из страны и обеспечить ваше безбедное проживание за границей. Прогрессивная общественность примет участие в вашей судьбе. Волноваться не нужно, мы умеем прощать ошибки тем, кто искренне раскаивается…».

Ничего себе! Поняли, что запугивание не пройдет, и взялись за подкуп?

Я из любопытства ткнул курсором в файл «Соглашение_Горький_спасение», хотя в последний момент заметил, что выглядит он не совсем так, как положено обычному тексту. Диалоговое окно появилось и исчезло раньше, чем я успел отреагировать, и экран залила густая, сливочная чернота.

— Эй, — сказал я через пару минут. — Чего это?

Я пощелкал кнопками, но ничего не добился, нажал клавищу питания и подержал для надежности, но ноут не отреагировал. Потряс упрямый прибор, включил его в сеть, но и это ни к чему не привело, от ужаса меня продрало морозцем, и грудь моя родила тяжкий стон.

Неужели… нет… но это же бред!

Шапоклякович прислала мне в почту вирус, я по дурости и невнимательности активировал его, и тот уничтожил комп, наверняка, стер наглухо все, что было в памяти, или заблокировал доступ! И все ради того, чтобы погубить мемуары, над которыми я работаю!

Ибо ты надеялась на злодейство твое, мудрость твоя и знание твое — они сбили тебя с пути; и ты говорила в сердце своем: «Я, и никто кроме меня». И придет на тебя бедствие: ты не узнаешь, откуда оно поднимется; и нападет на тебя беда, которой ты не в силах будешь отвратить, и внезапно придет на тебя пагуба, и не помогут все волшебства твои и все чародейства твои, которыми ты занималась от юности твоей!

Глава 17

Вика буквально вылетела из ванны, среагировав на мой унылый вопль, с мокрыми волосами, едва прикрытая полотенцем, и в другой момент я бы получил немалое удовольствие от этого зрелища.

— Что? — спросила она раздраженно: все на первый взгляд в порядке, окна-двери целы, никто не нападает, а подопечный орет, словно козодой в брачный период.

— Все погибло! — сообщил я. — Комп!

Хотелось вполне по-библейски изодрать лицо свое ногтями своими, чтобы остались кровоточащие борозды, подергать волосы из башки своей и, упав на ковер не свой, забиться в рыданиях громких (своих, естественно).

— Боже, а я уж подумала, что… — начала Вика, но я глянул на нее с такой обидой, с таким гневом, что она осеклась. — Ой, ведь там твой второй текст! Который про Вавилон! Ничего, восстановим мы твою машину, есть у меня знакомые спецы, вот только закончишь с мемуарами.

— Текст уцелел. — Я предъявил флешку: в каком бы помрачении сознания я ни находился, с кем бы ни пил ночью, но после каждой трудовой сессии я на автомате переносил новую версию на нее; сделал я это и двадцать минут назад. — Но я должен работать над ним! Я не смогу без него! Ничего не выйдет! Я же говорил! Ненавижу! Проклятая Шапоклякович!

Меня трясло, голова кружилась от недосыпа и избытка эмоций, я орал,