Написать президента - Лев Горький

дурман поредел.

Я отстранился и уже собрался сказать, что ничего нет, но тут в свете фонаря за окном разглядел, что именно за значок у нее на груди: треугольный щит, на нем скрещенные перо и автомат. Надпись мелкими буковками я прочитать не смог, но знал, что там написано: «Творчество ради отчизны».

Меня словно лопатой ударили по напрягшимся причиндалам. Офигительно!

Тоня принадлежала к молодежному движению «Родина», созданному Фролом Посконным! Тем самым Фролом, который не так давно напрашивался в соавторы, а потом угрожал мне!

— Давай, что же ты. — Она продолжала ласкать меня, но стал я холоден и мертв, словно камень, как труп из моря ледяного, и мужские гормоны печально сдохли в крови моей.

Случайная поклонница? Прямо вот с моей книгой в руках? Или засада на дурака? Чтобы распалить его, попросить «выпить», подсыпать клофелину и, когда дурак вырубится, без проблем забрать его ноут?

Прокололась на мелочи, на значке… но ведь она не профессиональная шпионка!

— Иди. — Я сделал шаг назад. — Я не могу. Не сейчас.

Тоня изумленно замахала ресницами, лицо ее исказилось от обиды.

— Но как? Почему?

Да, это может быть совпадением, она состоит в «Родине», но тут оказалась случайно с моей книгой в лапах. Но лучше перестраховаться, чем перетрахаться и потерять все, лишиться «Навуходоносора».

— Я должен писать. — Если она поймет, что раскрыта, то вызовет подмогу, и нам придется срочно драться или бежать; а если я притворюсь творцом в угаре — хотя почему притворюсь, такой и есть, я сейчас не только тут, но еще и в храме Бела, — то Тоня может решить, что обработает меня завтра, и у нас появится фора. — Вдохновение! Сильнее всего! Ты должна понять! Утром встретимся! Ты красивая, и мне нравишься. Хорошо?

Неся с вдохновенным лицом эту ерунду, я аккуратно подталкивал ее к двери.

Руки мои тряслись вполне натурально, глаза наверняка лихорадочно блестели, и Тоня мне поверила.

— Ладно, хорошо, завтра. — Она всхлипнула и исчезла за дверью.

Мгновение я стоял, вслушиваясь в удаляющиеся шаги и думая, не разбудить ли Вику прямо сейчас. Но потом решил, что нет, сначала я поработаю над книгой, вытер мокрое от пота лицо и двинулся к ноуту.

Ибо тьма он, а не свет, День Господень, не благо он, а проклятие!

***

Я работал всю ночь, забыв обо всем, а когда вернулся из вымышленного мира в настоящий, то на часах было шесть утра.

— Вот это дал, — пробормотал я и потянулся так, что захрустели разом все позвонки.

Невероятными усилиями, буквально сломав голову, мне удалось сокрушить затор, что высился передо мной Гималаями. Я заскрежетал зубами, когда понял, что придется глобально сместить фокус повествования — теперь моя история будет не столько о царе-тиране, сколько о людях вокруг него, о придворных лизоблюдах, жрецах, чиновниках и полководцах, льстивших и вравших правителю ради собственной выгоды, бивших себя пяткой в грудь с криком «Да я для народа!», а на самом деле набивавших собственный карман.

Теперь придется удалить часть эпизодов, другие редактнуть, третьи добавить, изменить их порядок. Текст станет еще более странным, очень далеким от первоначального замысла, который заставил меня переименовать файл «ГолемВавилонский. док»; но с вывертами романа я давно смирился, понял, что не столько пишу его, сколько он пишет себя с моей помощью, и главное тут не мешать.

Да, за одну ночь я не мог сделать все, но я сделал очень многое…

Сильно хотелось спать, однако я понимал, что теплая кроватка мне не светит.

Забравшись в душевую кабину, несколько мгновений собирался с духом, а потом врубил холодную воду. Струи хлестнули как бич; писк, рожденный моими устами, вызвал бы одобрительные взгляды обитателей поросячьей фермы, по спине побежали мурашки размером с майских жуков, зато сонливость немного отступила.

Вика открыла дверь не сразу, мне пришлось стучать дважды, и я впервые увидел ее не в боевой форме: спутанные рыжие волосы, заспанные глаза… и ночнушка до середины бедер, под которой просвечивает нечто соблазнительно-розовое.

— С ума сошел? — спросила она.

— Ну вот, а где «доброе утро»? — Я нервно рассмеялся. — На меня вчера вроде как напали. Похоже, нам снова пора валить.

Вика посмотрела на меня с явным желанием убить, потом сказала «пять минут» и закрыла дверь. Самое удивительное, что она уложилась в срок — я смотрел по часам! — и ровно через двести девяносто восемь секунд распахнула дверь снова, уже причесанная, умытая и в халатике.

— Новых побоев нет, похоже, — буркнула она, пропустив меня внутрь и выглянув в коридор. — Никто с большой дубиной за тобой не гонится. Что произошло — садись и говори.

— Ну, вообще дело такое… — Я замялся. — Придется начать издалека.

Признаваться, что утаил от нее что-то, было страшно — и просто оттого, что в принципе я хоть и не соврал впрямую, повел себя не очень хорошо, и еще потому, что между нами только-только возникли доверие и даже вроде бы взаимная симпатия, а мое признание всю эту лепоту неизбежно разрушит.

Услышав про Фрола, Вика поджала губы, и в темных глазах ее появилась тревога.

— Ты кретин!? — воскликнула она, когда я сделал паузу, чтобы перевести дух. — Идиот! Почему сразу не рассказал?!

— Я не кретин, я писатель, — отозвался я обиженно. — Гордый свободный творец. Восходящее светило русской литературы.

Прозвучало это довольно жалко.

— Иногда я думаю, что никакой разницы, что кретин, что писатель! — Щеки Вики пылали от гнева, она покусывала нижнюю губу. — Эх, если бы я сразу знала! И что, Посконный тут? Опять приходил к тебе?

— Нет, не совсем. — Я помотал головой и, уставившись в угол, принялся рассказывать про грудастую «поклонницу» Тоню, запинаясь и путаясь в показаниях, словно школьник, опоздавший на первый урок; я чувствовал, что вишу на дыбе, да еще и хлещу сам себя огненным веником.

Взгляд Вики жег мне лицо.

— Точно кретин, — сказала она, когда я наконец замолк и спрыгнул с дыбы. — Писааатель! Да тебе титьку бабью покажи, ты тут же обо всем забудешь! Слюни до пупа, яйца в кулаке!

Но я же не поддался… — попробовал я оправдаться.

— Случайно! — Судя по голосу, Вике очень хотелось меня ударить, но, на мое счастье, она помнила об инструкциях. — Будь у нас побольше времени до дедлайна, я бы организовала тебе убежище, а так… Всего четыре дня осталось! Ты не забыл об этом?

— Как четыре? — тупо спросил я, и наконец отважился посмотреть на собеседницу. — Сегодня разве не тридцатое?

С календарем я не дружу и в обычное время, а уж в безумной суматохе последних дней