Написать президента - Лев Горький

чтобы выглядеть крутым и мужественным. Мускулистый сбился посреди фразы, но потом решил, что ослышался, и забормотал нам в спины голосом слащавым и подвывающим:

— …и я надеюсь увидеть вас еще, о прекрасная и несравненная Виктория…

— Это кто? — спросил я с неприязнью.

— Какая разница? — Она посмотрела на меня удивленно. — Да ты ревнуешь, похоже? Ничего себе!

— И не думаю! Чего это мне ревновать?

Я попытался изобразить гордую независимость и ледяное равнодушие, но получил тычок в бок, и не выдержал — рассмеялся. Вика тоже расхохоталась, и на щеках у нее вновь появились ямочки, которых я так давно не видел и по которым, оказывается, соскучился.

А потом я засел за мемуары.

Иногда писатель напоминает строителя — он роет котлован, он вбивает сваи, основы, на которых будет стоять вымышленное здание его, и если вобьет их хреново, то и здание будет кривым, неустойчивым.

В другие моменты он похож на шахтера — он возится в материале, буквально херачит, добывая руду, пусть невесомую, но порой невероятно тяжелую, и тащит ее на поверхность, раскладывает по кучкам, не зная, что обернется золотом, что углем, а что — пустой породой.

А еще он бывает циркачом — он жонглирует словами, прячет за одними другие, отвлекает от главного, обманывает читателя или веселит, вызывает изумление или гнев, намазывает на себя грим толщиной в палец и крутится на трапециях, чарует змей и дрессирует собачек, да еще и ухитряется делать все это одновременно.

Дедлайн нависал надо мной, как Терминатор над Сарой Коннор, так что я отрабатывал во всех писательских ролях одновременно.

На обед я идти не хотел, согласился после того, как Вика разрешила мне взять с собой серебристый нетбук. Вкус съеденного я не запомнил, зато придумал, как закончить главу о протестах в начале прошлого десятилетия, названную мной весьма кудряво и с намеком «Время бурь и волков»: кому надо, тот поймет, а кто не поймет, тому и не надо.

В какой-то момент я обнаружил, что голова у меня кружится от усталости, в глаза будто соли насыпали, зато половина текста готова.

— Ты живой? — спросила Вика, преспокойно устроившаяся с ноутом у меня на койке.

Узрев ее в таком виде, я преисполнился негодования — я вкалываю, а она наверняка киношку смотрит или отчет начальнику строчит: «…вверенный мне объект имел место быть сидеть своей попой на одном месте много часов, не совершая противоправных действий и не допуская подстрекательских высказываний в адрес установленных и неустановленных лиц»!

— Нет, мертвый, блин, — буркнул я. — Где там мой телефон…

Но я вовремя вспомнил, что отключил его и отдал Вике, чтобы она ни под каким соусом мне его не возвращала.

— Никогда не думала, что это так выглядит, — сказала она.

— Что именно?

— Работа писателя. Человек сидит, таращится в экран. Ковыряет в ухе, потом в носу. Кряхтит, стонет, пыхтит. Начинает лупить по клавишам, и вновь замирает, выпучив глаза. Дергает себя за волосы, опять пыхтит. Сногсшибательно, но никакой романтики.

— Романтику сами писатели и выдумали, чтобы все смотрелось не так уныло и погано. — Я подумал, что надо бы сесть за «Навуходоносора», но от одной мысли меня передернуло. — Пойдем в бар? Я угощаю! Там коктейли разные есть.

Вика уже знакомым образом изучила меня с головы до ног, и я приготовился к отказу, но тут она неожиданно сказала:

— Пошли. Только чур не напиваться!

В баре оказалось куда больше жизни, чем вчера днем — у стойки заливали в себя шампанское те же самые предбальзаковские дамы в компании носатого кавказского мужчины, в углу решительно и целеустремленно гуляла компания суровых громил в возрасте. Мы заняли столик в углу, и вскоре перед нами оказалось по коктейлю, у меня черный и мохнатый на вид, у Вики — зеленый и полупрозрачный.

— Ну, за успех, — сказала она, поднимая бокал.

Мы чокнулись, я хватанул разом половину, и лишь потом осознал, насколько вкусно — сначала кислинка, потом сладость, и в самом конце легкая мятная горчинка.

— Смерть афроамериканца, — прочитала Вика в меню. — Очень политкорректно.

— Можно было добавить «убитого злыми белыми полицейскими во время облавы». — В голове у меня шумело от алкоголя и трудовых подвигов, и язык мой работал сам по себе. — Слушай, ну… как бы, а ты замужем?

Озадаченный взгляд заставил меня поежиться.

Мне стало жарко, я наверняка покраснел, захотелось провалиться сквозь пол бара.

— Какое это имеет значение? — шаловливо поинтересовалась Вика.

— Ну, э… хмм… — Раз прыгнул в прорубь, поздно держаться за свои причиндалы. — Ты очень красивая, и мне нравишься… И хочется знать, понимать, есть ли смысл подкатить…

Она запрокинула голову, показав длинную шею, и расхохоталась.

— Ой, ой, полегче! Не успел с одной девушкой расстаться, а уже другую клеишь? Писаааатель!

Я окончательно смутился и уставился в столешницу.

— И как ты можешь ко мне подкатывать… — Вика наклонилась поближе и почти шептала. — …если я работаю на кровавый режим, а ты его всем сердцем ненавидишь?

Остатки коктейля ухнули мне в глотку, и на этот раз вкуса я не ощутил.

— Это же не главное, — сказал я, и все же рискнул поднять глаза: Вика улыбалась и вовсе не выглядела сердитой, судя по всему, она развлекалась. — Главное, чтобы люди подходили… Любили друг друга и все такое. Вон мы с Машей… — Я произнес ее имя, и меня перекосило. — …вроде бы политически совпадали. А она что? Ушла к этому поедателю конской колбасы! Почитать его романчики, так кровь из глаз!

— Стоп-стоп, — перебила меня Вика. — Подкатываешь к девушке — забудь о бывших. Неужели мне и таким вещам тебя придется учить, Лев? Иди лучше, возьми еще по коктейлю. Мне такой, как у тебя был, хочу попробовать.

К стойке я ринулся окрыленный, точно серафим из видения пророка Исайи: подкатывать, она сама это сказала, обалденно! Получил два холодных, запотевших бокала, развернулся… и меня словно ударили в поддых тяжелым угловатым кулаком: к стеклянным дверям бара снаружи приближались двое парней с габаритами грузчиков и нелепыми бородками на юных мордашках.

Паша и Артем, спутники Илоны из паствы Тельцова… Уж этих я хотел видеть сейчас меньше всего!

Я торопливо шмыгнул к столику, где ожидала великолепно-царственная Вика. Стул хрустнул подо мной, и я с облегчением понял, что сижу спиной к двери, что вошедшие меня не узнают, зато я могу наблюдать за ними благодаря отражению в окне, за которым уже стемнело.

— Ну, за подкаты. — Вика подняла бокал, и мы чокнулись. — Ничего так, политкорректно. Лучше предыдущего. Ну так что я могу тебе сказать — никакая