Написать президента - Лев Горький

И через пять минут сгинул для меня торговый центр со всем его пассажами и бутиками, исчезло кинокафе с развешенными по стенам звездами, угасшими и все еще сверкающими, исчез даже подобный буйному вепрю коллега Щебутнов, знаток алфавита и знаков препинания… Я стал инструментом, набором функций: пальцами, чтобы вставлять новые значки и убирать старые, перемещать фрагменты текста; мозгом, чтобы придумывать, как все это сделать; глазами, наблюдающими за процессом и контролирующими его; ну и задницей, на которой покоилось, было смонтировано все остальное.

Если отрезать у писателя все ненужные органы, то он будет выглядеть примерно так.

Хотя нет, еще понадобится рот, чтобы заливать в него бухло, и печень, чтобы разлагать спирт и страдать от похмелья!

В мир бренный я вернулся на этот раз сам, когда закончил очередную главу, про Восьмидневную войну на Кавказе. Обнаружил, что прошло четыре часа, и что Вика глядит на меня со странным выражением лица — озадаченность вперемешку с недоумением и даже сочувствием.

— Чии-тоо? — спросил я, губы послушались не сразу, будто на сильном морозе.

— Я прочитала, — проговорила она. — Скажи мне, что ты собираешься делать с текстом? Публиковать?

Тут я впервые задумался о судьбе «Навуходоносора», нового, каким он стал за последние дни. С прежним, где на фоне вавилонских аллюзий легко различался и сурово обличался гнусный тиран, проблем бы не возникло, его бы напечатала Пальтишкина, и все прикормленные критики зашлись бы в дружных похвалах моей гениальности и творческой смелости, меня бы номинировали всюду, куда можно, и при некотором везении что-нибудь да вручили бы.

Но в нынешнем виде посылать его в ИЕП нельзя: да, они постоянно говорят, что им нужны новые, смелые тексты, да только вот смелость должна быть форматной, в рамках той «генеральной линии партии», которую определяет либеральная тусовочка, и если ты осмеливаешься от нее уклоняться, то ты вовсе не отважный творец, а трусливая бездарность. Отправлять в другие издательства через голову Пальтишкиной — тоже не вариант, там все то же самое, только труба пониже и дым пожиже.

Оставить в столе? Забыть? Подождать? От одной мысли о таком меня заколотило.

— Выложу на АЗ, — неожиданно выпалил я. — Там же куча читателей, блин!

Да, и пусть большинство привыкло к эротичным впопуданцам Щебутнова, эротичным магичкам Селены Подлунной и остальной эротичной требухе, кто-то прочтет и «Навуходоносора», и таких наберется не одна сотня, судя по неожиданному успеху «Хтони подзаборной».

— Кстати, вариант. — Вика поднялась. — Спасибо, было интересно. А теперь пойдем. Надо искать новое место для ночлега. Надеюсь, качок Евграф не ждет нас на автостоянке.

Щебутнова на стоянке не было.

Зато там нашлось кое-что иное: даже не проколотые, а буквально изрезанные покрышки нашего джипа, и заботливо подсунутая под один из дворников записка: «Ответишь за "педика", Горький!»

— Ах ты, ах ты… — Вика на несколько мгновений онемела. — Он что, совсем идиот?

Я только пожал плечами:

— Квадратный. То есть в квадрате. Может, вызовем такси и поедем ко мне домой?

— Нет, туда нельзя. — Она посмотрела на меня с сочувствием. — Там нас с тобой ждут. Бодрые молодые люди из «Родины».

Отлично, просто супер!

За мной гоняется озверевшая либеральная братия, чтобы отобрать или ликвидировать текст мемуаров! По следу идут фанатичные детишки Фрола Посконного, желающего часть моих лавров, а лучше все! И роняет кровавую пену Евграф Щебутнов, которому кто-то нашептал в мохнатое ухо о моих гнусных высказываниях!

Это ли не слава?

Я — человек, испытавший горе от жезла гнева Его.

Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет, измождил плоть мою и кожу мою, сокрушил кости мои; огородил меня и обложил горечью и тяготою; посадил меня в темное место, как давно умерших, окружил меня стеною, чтобы я не вышел, отяготил оковы мои, и когда я взывал и вопиял, задерживал молитву мою; каменьями преградил дороги мои, извратил стези мои.

Ибо таков путь говорящего правду.

Глава 18

Чтобы вызвать такси, Вика извлекла из сумочки древний кнопочный телефон, настоящего динозавра едва ли не эпохи малиновых пиджаков.

А пока мы ждали машины, ежась на холодном ветру, она костерила знатока точек Щебутнова, его сексуальные привычки, внешность и родственников. А я думал, что нам в самом деле повезло — будь на месте Евграфа кто поумнее и не такой вспыльчивый, он бы не стал оставлять бессмысленную записку, а устроил бы около машины засаду, чтобы взять меня под белы рученьки и отомстить как следует.

Писатель-качок-байкер, я уверен, через несколько дней забудет о гневе на меня, зато обрушится с громами и молниями на какого-нибудь другого литературного «педика».

В такси оказалось блаженно тепло, и я тут же вытащил новый ноут, уместил на коленях. Не услышал, какой адрес назвала Вика, и принялся строчить с того места, на котором остановился утром.

Я забыл, когда последний раз спал ночью, я словно плавал в облаке дурмана, и не понимал почти ничего, кроме того, что мне надо писать «Навуходоносора», нужно изблевать из себя этот проклятый текст, иначе он отравит и уничтожит меня, превратит в хныкающего идиота. В дурман добавилась нотка легкого раздражения, когда пришлось вылезать из автомашины и куда-то идти.

— Тут нас точно не будут искать, — произнесла Вика уже озвученную когда-то фразу, и следом за ней я переступил порог то ли склада, то ли ангара.

Запах грязных носков и выдержанного мужского пота шарахнул в нос с такой силой, что у меня выступили слезы, а волосы на макушке встали дыбом. Сотни глаз обратились в нашу сторону — глаз молодых и старых, но одинаково темных, удивленных и немного испуганных; заполнявший помещение гул стих, и внутрь робко заглянула полная тишина.

В огромном зале, где рядами стояли трехъярусные панцирные кровати, обитали работяги-гастарбайтеры. Около ножек внизу виднелись груды сумок и рюкзаков, на веревках сушилось белье, у стены рядом со входом располагалась настоящая зарядочная станция: десятки розеток c торчащими из них зарядками разных «калибров».

— Салям алейкум, — сказала Вика и добавила что-то не по-русски, и на темных лицах расцвели одинаковые ухмылки.

— Салям алейкум, сестра, — ответил один из таджиков — или узбеков, или киргизов? — постарше остальных, с сединой, и махнул ручищей, после чего эта общага — стопроцентно незаконная — зажила своей жизнью. — И тебе брат, тоже. Э, заходите, уважаемые.

Мне хотелось заорать: «Ты что, с ума сошла?» Одолевало желание сбежать немедленно, куда угодно. Но на это не было сил, нутро корежило от желания вернуться к тексту, а еще я понимал, что