Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Очень хорошо. То, что мне от них и требовалось. Правда, с поправкой. Коль вы, ребятки, проявили инициативу, вам и флаг в руки. Примерно в этом духе я и ответил. Мол, негоже мне, как иноземцу, влезать в подобные дела и своей волей учинять столь жесткий регламент жизни Марины Юрьевны. Иное дело, если сама Дума попеняет на недопустимость подобного поведения с ее стороны и вынесет решение, дабы впредь она вела себя достойно, как надлежит матери будущего государя всея Руси. А для того чтобы было с кого спросить впоследствии, надо назначить, как оно водится в иных странах, например во Франции, хранителя царицыного чрева.

Каюсь, идею не выдумал, а нагло спер у Мориса Дрюона, вовремя припомнив его серию книг «Проклятые короли». Но не просто украл, а творчески подработал, предложив на всякий случай назначить двоих, ну как воевод в полках. Пусть они и контролируют соблюдение этого регламента. Им и держать ответ перед Опекунским советом и Думой, если с наследником престола еще до рождения приключится неладное.

— Да кто ж меня о том послушает? — обескураженно развел руками Федор Тимофеевич. — Чай, я в ней не из набольших… покамест…

Но Владимир, на правах старшего, немедленно поддержал меня, обрушившись на среднего брата:

— Был бы я в Думе, нашел бы нужные словеса. А что не набольший, так нешто ты один тако мыслишь? Эвон, сколь у нас ревнителей старины. С ними и потолковать надобно. И лучшей всего с князем Трубецким. Никита Романович, покамест Мстиславский в Опекунском совете, старейший и главнейший. Да и с Воротынским о том словцом надобно перемолвиться. Токмо… — Он замялся, в нерешительности поглядев на меня, но после недолгого колебания продолжил: — Тут и впрямь куда сподручнее тебе, Федор Константиныч. Уж больно дальнее у нас с ним родство. А тебе, князь, он через двухродную сестрицу свою, Анастасию Владимировну, дедом доводится.

Я задумчиво почесал в затылке, прикидывая, как поделикатнее отказаться. Толку с того, что Иван Михайлович доводится мне дедушкой. Увы, еще и врагом. Притом врагом старинным. Как же, как же, помню я, как он смотрел на меня на переднем царском дворе. И дело не в том, что мой спецназ получасом ранее старательно искупал бояр и их бороды в пыли, в том числе и у самого Воротынского.

«Помню я твоего родителя, князь. Он у моего батюшки за пристава был, когда государь Иван Васильевич замучил его в узилище. Государь терзал, а твой, видать, по пути добавил…»

Специально задержался князь, чтоб сказать мне это. А в глазах не слепой гнев от пережитого унижения, но тяжелая, как камень, застарелая ненависть. И я понял, что оправдываться и пояснять, как все происходило на самом деле, бесполезно. Все равно не поверит.

Получалось, ехать мне самому в гости к своему «дедушке» — значит загубить дело на корню. Либо не примет, либо слушать не захочет, либо, выслушав, специально поступит наперекор. Но Долгоруким о том пояснять ни к чему. Коль сам Воротынский помалкивает, никому о нашей вражде не рассказывая, лучше и мне промолчать. Пусть наша вендетта остается тайной.

Вслух отделался другим пояснением. Мол, у меня ныне столько дел, что еле успеваю метаться: с заседания совета в Стрелецкий приказ, оттуда в Аптекарский, а там и в Панский заглянуть, да за строительством дома пригляд требуется. И к чему брать в союзники обязательно Воротынского? Можно ведь и кого иного. К примеру, Нагих. Опять же выгода — поговоришь с одним, а в Думе сразу четверо голоса подадут.

К ним мне тоже ехать не хотелось. Примут-то благожелательно, спору нет, да и после сделают как надо, но… болтуны. Непременно всплывет мое участие. Захочется им лишний раз козырнуть моим именем, вот и начнут свою речь в Думе с того, что мы-де посоветовались тут на днях с князем Мак-Альпином… А мне желательно сохранить видимость союзника Мнишковны.

Однако из двух зол выбирают меньшее, и я выбрал. А чуть погодя, буквально на следующий день, выяснилось, что судьба мой выбор переиначила…

Глава 19

НЕ ТАК СТРАШЕН ЧЕРТ, КАК ЕГО МАЛЮЮТ

Признаться, был чертовски удивлен, получив приглашение князя Воротынского заглянуть к нему в гости. Сев и призадумавшись, к чему оно, пришел к выводу: либо Ивану Михайловичу от меня что-то надо, либо он задумал со мной окончательно расправиться. Вообще-то князь не походил на тех, кто травит своих врагов, но откуда мне ведать, что нынче творится в его душе. Может, та застарелая ненависть наконец-то переполнила чашу его терпения, полилась через край, и ждать ему мочи не стало. Особенно с учетом того, как я возвысился за последнее время. А если добавить к этому и личное оскорбление, нанесенное некогда ему самому моими людьми, и вовсе…

Но и отказываться, невзирая на риск, нельзя. Единственную предосторожность, которая была в моих силах, я предпринял, предупредив перед самым отъездом Петровну, чтобы она на всякий случай приготовила какие-нибудь рвотные средства. Ну и пару противоядий тоже. Та всполошилась, принявшись отговаривать, что коль я чую, то и неча ехать к лихим людям, но, видя мой решительный настрой, вздохнула и поплелась готовить свои отвары и настои.

Встретил меня Воротынский весьма и весьма достойно. Признаться, ожидал куда худшего, а тут… Ворота открылись с задержкой, но лишь потому, что дворский бегал предупредить о моем приезде хозяина, который спустился во двор, встретив у самых ворот — высшее уважение для гостя.

Усадил Иван Михайлович меня, как и положено, в красном углу, под образами. Понимая, что в титулах он — ровня мне, а с его шлейфом славных предков тягаться и вовсе бессмысленно, я поначалу не сразу уселся туда. Вежливенько отступив на шаг и освободив проход к лавке, я красноречиво дал понять Ивану Михайловичу, что на красный угол не претендую, уступая почетное место старшему. И даже когда тот отрицательно покачал головой, заметив: «Красному гостю красное место», снова не спешил, напомнив, что он не просто старше меня по летам, но и является моим дедом.

— А коль я дед, должон меня слухаться, — наставительно заметил он. — Потому, раз сказываю, садись под святые, стало быть, неча противиться…

Пришлось сесть. Воротынский примостился напротив, одобрительно заметив мне:

— А ты молодцом, князь, не спесив. Хвалю.

— Да на что вороне большие хоромы? — пренебрежительно отмахнулся я. — Знай, ворона, свое гнездо!

— Не скажи, — возразил он. — Иная ворона, ежели случайно залетит в хоромы, примащивается так, ровно она и впрямь теремом оным владеет.

Ух ты! Намек-то какой! Можно сказать, кристально прозрачный. Не иначе как он на время отложил свою ненависть ко мне, решив, что другая беда куда хуже и надо в первую очередь заняться изгнанием из Москвы ляхов. Одно непонятно — Мнишки в его планы включены или как? Но коль нужные карты сами ложатся в руки, грех не воспользоваться удачным раскладом.

— Бывают и такие, — охотно согласился я, продолжив начатую тему. — Особенно если они издалека, из чужих краев на Русь залетают.

— Во-во, — поддержал он. — Но о том опосля успеем потолковать. — И, обведя рукой стол, предложил: — Ты не чинись. У меня ить по-простому, без разносолов, но чем богат, тем и рад. Ах да, — спохватился он и крикнул холопу: — А ну, живо тарелю гостю дорогому!

Странно, то ли мне кажется, что враждебность из его глаз, устремленных на меня, исчезла, то ли оно и впрямь. Нет, возможно, я и ошибаюсь, приняв желаемое за действительное, но ненависти в них точно не видно. Однако поостеречься надо, ибо яд запихать можно в любое из всевозможных блюд. Ну, к примеру, вон хоть в тот пирог, испеченный в виде гуся. А рядом такой же, но изображает курицу, а вместо хвоста и крыльев у обоих пышная зелень. Оказывается, не я первый теплицу на Руси создал. Есть они тут, иначе откуда в первой половине марта взяться свежей петрушке с укропом.

Но такие птички — первый соблазн для гостя. Значит, что? Значит, трогать мы их не будем. И чем тогда закусывать? Другими пирогами, выглядящими поскромнее? Их тут тоже завались, и каждый, наверное, с разной начинкой. Это у крестьянина в пост толокно да каша на воде и хлеба кусок, а если денежки есть, куда изобретательнее можно трапезничать, не нарушая церковный устав. Ох как они соблазнительно смотрятся: ароматные, румяные, с хрусткой корочкой. Не ломал еще, но чую — затрещит она под моими пальцами, точно. И… в каждом может отрава таиться. А уж в соленья разные и вовсе запихать что угодно можно. «Чего князь помер?» — «Да грибочков поел». — «А почему синяки под глазами?» — «Отказывался».

Я мужественно вздохнул, сглотнул слюну и, обведя рукой стол, пожаловался:

— Эва, сколько тут у тебя вкуснятины, а мне лекари воздержание, как назло, прописали.

— А что так? — нахмурился он.

Пришлось пожаловаться на брюхо, которое не просто пучит и урчит, но вовсе не хочет ничего принимать. Стоит чего-нибудь съесть, как вмиг начинает тошнить и извергаться обратно. Нет, если немного и самого простого — хлеба и вареных овощей, то оно ничего, но и тут приходится держать ухо востро. С медком же и вовсе худо. Хорошо, пока терем строится, я пребываю в простой избе-пятистенке, ковров на полах нет, иначе бы все загадил.