Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Тот, увидев меня, перекрестился, вытер выступившие слезы и скорбно спросил:

— Всё?

— Почти. Но умирают они точь-в-точь как покойный государь. Выходит, ты не солгал.

— Стало быть, меня и Дмитрия живота не лишат? — робко спросил он.

— Не лишат, — пробурчал я, хмуро глядя на него.

Ох как мне не нравилось, что Годунов оставил его в живых. Но что делать — слово не воробей. Разве что попробовать выжать из старикашки максимум — расписка-то осталась. О ней я ему и напомнил. Мол, согласись, боярин, что остаток своих дней куда лучше прожить не в тюрьме, а в монастыре. Хоть и в отдалении от Москвы, зато на свежем воздухе. Опять же и еды вдоволь, и холоп в услужении будет — красота.

— С чего ты вдруг расщедрился, князь? — подозрительно уставился он на меня.

— Деньги нужны, — честно ответил я. — Но для этого тебе надлежит проявить ответную щедрость и сдержать свое обязательство, даденное в Успенском соборе. Да не просто даденное, но и написанное на бумаге.

— Так как же я, сидючи тут…

— Еще лучше получится, — перебил я его. — Ты только скажи, с кем бы хотел повидаться да перемолвиться словцом, а остальное я беру на себя. И поверь, увидев тебя здесь, они станут куда сговорчивее.

— Поди упомни всех без записей, — захныкал он.

— Скажи, где они лежат, и мои люди принесут их сюда. А дабы тебе веселее трудилось, напомню, что срок отдачи тобой указан, и по его окончании на следующий день тебя переведут в другую камеру, куда хуже. Да и кормить станут соответственно… Нет, ломоть черствого хлеба ты получишь, да и кружку воды тебе дадут, но о большем не мечтай. И так, пока не расплатишься.

— А когда деньгу отдам, вправду дозволишь в монастырь уйти?

— Дозволю, — твердо пообещал я.

— Ох, обманешь, — запричитал он. — Как тогда с прощением у государя.

— Нет, — отрезал я. — Не обману. Будь моя воля, я б тебя и впрямь, как братца твоего, Пуговку, смертным зельем напоил, и с превеликим удовольствием. Но против слова Годунова, хоть и опрометчиво им даденного, никогда не пойду. А коль жизнь тебе дарована, то какая мне разница, где ты проживешь остаток своих дней? Что касается моего обмана, то вначале сжульничал ты насчет Ивана Голицына, а я ответил тем же самым. Наперед наука. Словом, действуй, боярин, да не мешкай.

И Шуйский действовал, а я ему помогал, поставляя называемых им должников. Вид кредитора, закованного с ног до головы в огромные ржавые цепи и пребывающего в мрачной сырой камере, где отовсюду капало и вдобавок жутко воняло, действительно делал визитеров гораздо покладистее. А когда ко всему этому после разговора с Василием Ивановичем добавлялась небольшая экскурсия по пыточной, с красноречивыми пояснениями, для чего предназначен тот или иной инструмент… Нет-нет, никаких угроз. Зато намеков хватало в избытке, и человек покидал подземелье чуть ли не в ступоре, поглощенный одной мыслью — где ему срочно взять деньги, чтоб расплатиться. Через неделю половина его долга уже находилась в моем каменном подвале.

Садистом я не был, и на самом деле с Шуйского, едва посетитель уходил, снимали цепи и переводили в другое помещение — относительно чистое, сухое и теплое. Но ему хватало и кратковременного пребывания, чтобы трудиться на совесть. Однако проблема с полным возвратом денег заключалась в том, что нескольких должников боярина не было в живых.

— И что будем делать? — напрямую спросил я его два дня назад, безжалостно напомнив: — Завтра выходит срок, а значит…

Договаривать не стал — и без того понятно.

— Помилосердствуй! — взвыл он. — Побойся бога!

— Боюсь, — кивнул я, — потому и не отступаюсь от его заповедей, а он сказал: «Око за око, кровь за кровь, смерть за смерть».

— Да ведь Ванька, брат меньшой, убивец-то! И в кубок государя зелье не я наливал.

— Зато ты был главным подстрекателем, — перебил я его. — Как ты Пуговку уговорил взять всю вину на себя, не ведаю, но догадываюсь. Ему ж так и так помирать, а тут он мог хоть братьев спасти. Опять же ты ему в отца место. И милосердия от меня не жди.

Теперь получалось, что, посидев всего сутки в иных условиях, Шуйский успел что-то придумать. Или снова станет просить о милосердии? Частично я угадал. Поначалу боярин действительно заикнулся о своей немощности, но я не стал ничего говорить — поднялся с лавки и направился к двери.

— Да ты погодь, князь, погодь! — испуганно завопил он, когда я взялся за ручку. — Эва, сразу и пошел. Нешто так дела делают?

Я повернулся, но ручки не выпустил, ответив в тон ему:

— А нешто так долги отдают?

Василий Иванович помялся, тоскливо вздохнул и спросил:

— А ежели не серебром? У меня ить в тайниках и жемчуг имеется, и еще кое-чего. Ранее, правда, иным принадлежало, но тебе-то не все ли равно?

— А жемчуг и кое-чего не закладное? — уточнил я.

— Что ты! — замахал он на меня руками. — Кто ж такое дорогое в закладе оставит? Ей-богу, не закладное. Да и не столь там и много, хотя, мыслится, должно хватить, ежели оценить по совести.

— По совести, по совести, — подтвердил я. — Сейчас пришлю к тебе моих людей. Скажешь им, где тайник, они сходят, все принесут сюда, приведут серебряника, и он скажет, на сколько тянет твой жемчуг и прочее.

— А ежели ты ему заранее укажешь впятеро занизить? — возразил боярин. — Давай лучше по записям. Так куда честнее. А где и у кого енти записи взять, я твоим людишкам поведаю. И ежели их цена, считая с серебрецом, кое у тебя, дойдет до двухсот пятидесяти тысяч, ты завтра же отправишь меня вместе с Дмитрием в монастырь. Согласен, князь?

Чувствовал я очередной подвох, ох чувствовал. Уж больно шустро бегали туда-сюда его глазки, упорно не желающие смотреть на меня. Но, здраво рассудив, что ничего не теряю, после минутного колебания дал согласие.

И ведь верно чуял. Боярин действительно сжульничал. Понял я это не сразу. Спустя пару часов снова появившись в подземелье (к тому времени мои гвардейцы успели притащить туда все содержимое тайников Шуйского), я, увидев разложенную на столе красоту, поначалу простодушно ею любовался. Было чем. Работа и впрямь больших мастеров. Особенно мне понравился ларец из черного дерева. По его краям на позолоченных пластинах стояли серебряные трубачи с барабанщиками, в центре возвышался слон, на нем башня, а на ней высились золотые часы. Ради интереса я распорядился завести их, перевел стрелку часов на двенадцать и… присвистнул от восторга: все фигурки пришли в движение. Трубачи затрубили, барабанщики ударили в барабаны, а слон принялся покачивать хоботом.

На корабль, стоящий рядом, я поначалу не обратил внимания. Хоть и сделан из золота, и снасти жемчужные, но в сравнении с часами не то. Однако позже, увидев его трюм, наполненный жемчужными нитями, где чуть ли не каждая величиной с орех, не меньше, прикинул, что в качестве подарка Ксении самое то. А что, сколько бы оно ни стоило, но, думаю, хватит у меня денег выкупить его у Годунова вместе с жемчужными бусами. Все равно ему самому их пока дарить некому.

Остальные драгоценности… Нет, они тоже красивые и, несомненно, весьма дорогие, но слишком сильно проигрывали в сравнении с часами и кораблем. Подумаешь, золотая цепь, усыпанная бриллиантами, или жемчужные четки — эка невидаль, или браслет с бриллиантами — тонкая работа, но… И мой взгляд в которой раз устремился к золотому кораблю с жемчужными снастями.

— На двенадцать тыщ золотников жемчуга, — тихонько подсказал знакомый голос сзади.

Я оглянулся. Точно, Власьев.

— А тебе откуда оно?.. — недоуменно протянул я.

— Так ведь твои людишки с меня записи затребовали, — пояснил он. — Вот я и поспешил вслед за ними. А когда глянул, вмиг опознал. — И протянул мне листы, на которых сверху крупно значилось: «Опись государевых подарков».

Я нахмурился, недоумевая, при чем тут бузина, когда дядька в Киеве, но после кратких пояснений Власьева понял, что Шуйский снова меня надул. И ведь не придерешься к стервецу. Честно сказал, что ранее принадлежало иным людям, но в закладе они не были. Все точно. Не закладывала их Марина Юрьевна, у которой все это изъяли мятежники.

Одного не пойму — и когда он успел покопаться в царицыных комнатах у Мнишковны, изловчившись все забрать и отправить к себе на подворье. Ну силен боярин. Мародерничать в такой момент — это… Нет, у меня и слов таких нет. Прав был дедушка Крылов, тысячу раз прав, когда говорил, что вору дай хоть миллион — он воровать не перестанет. У меня даже толком разозлиться на этого афериста не получилось, и встретил я приведенного из камеры Василия Ивановича веселой улыбкой.

— Значит, ранее принадлежало иным людям? — осведомился я.

— И не солгал, — насупился он, с тоской глядя на меня.

— Верно, не солгал, — подтвердил я. Шуйский мгновенно взбодрился, но я ласково заметил, охлаждая его радость: — Однако сделал ты это зря, ибо теперь у нас с тобой снова будет баш на баш, в точности как с головой Ивана Голицына.