Битвы за корону. Прекрасная полячка - Валерий Елманов

Загладил. Но до конца она этой темы не отставила и спустя полчаса вновь затронула ее, пояснив причину своего недоверия:

— Меня батюшка учил: не верь чужим речам, верь своим очам. — И невесело усмехнулась, добавив: — А недоглядишь оком, заплатишь боком. Сказывать-то что хотишь можно, зато в очи лжу она подпускать, слава богу, покамест не научилась, вот и проглядывает в них недоброе. Хоть и мал огонек, да виден дымок, а я приметливая. Потому и сказываю: не верь. И Феде накажи, а то она на него поглядывает, ровно говядарь на бычка, а бабья лесть хошь и без зубов, а с костьми сгложет. — Она пристально посмотрела на меня и… облегченно вздохнула, попрекнув: — Да ты и сам к ней веры не имеешь, так почто пытаешь? — И обиженно надула губы.

— Хочу лишний раз убедиться, какая ты у меня мудрая, — улыбнулся я. — А насчет Федора, может, лучше тебе самой, как сестре, поговорить с ним?

— Рада бы, да он ныне не тот, что ранее, — грустно вздохнула она. — Ты вон завсегда меня выслушаешь, да переспросишь, да обмыслишь. А коль и откинешь в сторонку, то потому токмо, что у тебя иные резоны есть. А что твоя советница не в портах, а в сарафане, вовсе не глядишь. Он же… Иногда, бывает, прислушается, особливо ежели с его думками сходится, но зачастую все боле мимо ушей пропускает.

Словом, в ее лице я нашел союзницу, к помощи которой и решил прибегнуть. И этим же вечером она вначале невинно осведомилась у брата, как проходил совет, а «узнав» о легком недомогании яснейшей, вскользь посетовала, что Федор и все прочие невнимательны к ней. Хорошо, князь своим зорким глазом вовремя подметил ее зарождающуюся болезнь, а если б нет, что тогда?

— Эва, накинулись на несчастную, ровно без нее ничего решить нельзя. А ведь ваши государевы дела — сплошное переживание, кои ох как опасны, когда баба дите под сердцем вынашивает…

Была у меня мыслишка подключить к нашему с Ксенией маленькому «заговору» и матушку Годунова, находящуюся пока в неведении, в кого втюрился ее сынишка. Представив, что она при очередной встрече ему скажет по этому поводу и какими словами, я даже заулыбался от удовольствия. Но чуть погодя пришел к выводу, что такой прямолинейный и грубый союзник, пожалуй, не поможет, а навредит, и отказался.

Иное дело — поймать Марину на нахальном вранье, имеется в виду сама беременность. Тогда он и сам может от нее отвернуться. Но у меня ничего не получалось. Я добросовестно собрал самых лучших московских повитух, но… Марина не подпустила их к себе, заявив о недоверии. Дескать, она выписала иных, польских, кои должны прибыть через два-три месяца.

Оставалось продолжать в ускоренном темпе работать по надежной изоляции яснейшей, поскольку я не исключал с ее стороны самого отчаянного шага. К примеру, стоит ей точно узнать, что о ребенке не может быть и речи (а раз в месяц это становится известно любой женщине), и она в жажде сохранить власть решится на что угодно. Вплоть до того, что подпустит к себе кого попало. В смысле кто под руку попадется. Ну а далее остаются легко решаемые пустяки. К примеру, договориться с польскими повитухами ускорить роды. Подумаешь, восьмимесячный, зато для всей Руси дитя родится в срок. А если он окажется мальчиком, то совсем караул.

Получалось, времени у меня в обрез, а может, оно вообще истекло. И третий шаг я предпринял, не откладывая в долгий ящик, этим же вечером, вновь самолично отправившись к истопникам, трудившимся в царских палатах. Отыскав там некоего Кухаря, отвечавшего за печку в ее покоях, я устроил бедолаге жуткий разнос за леность. Оправданий слушать не пожелал, постаравшись запугать как следует и пообещав, что, если царица простудится и с будущим младенцем из-за его нерадивости приключится что-либо неладное, он незамедлительно окажется в подвалах Константино-Еленинской башни. Так сказать, на переподготовке. Не пожелавший столь кардинальным образом повысить свое мастерство Кухарь расстарался не на шутку. По-моему, огонь вылетал аж из трубы.

Результат налицо — Марина на очередное заседание не явилась, передав через встревоженного папашу, что князь, по всей видимости, оказался прав в своих подозрениях. А голова у нее болит вот так-то и так-то. Да и прочие лекари подтвердили, что ей надо бы поостеречься. И хотя в своих диагнозах говорили иное, нежели я, но тоже рекомендовали отдых от всех занятий, в том числе и от государственных дел.

Я мысленно усмехнулся. Что касается царских докторов, я и не разговаривал с ними, ибо не сомневался — стоит ей пожаловаться, как они вмиг отыщут кучу болячек. Более того, даже если они будут уверены, что Мнишковна здорова, все равно изобразят кипучую активность и пропишут уйму лекарств, доказывая свою нужность и заодно перестраховываясь.

Ясновельможный доверчиво уставился на меня, ожидая, как я прокомментирую услышанное. Я сурово нахмурился, потер лоб и изрек:

— Боюсь, что это начальная стадия болезни Альцгеймера, — и мрачно посулил: — Худо, конечно, но куда хуже, если пойдет развитие и все перерастет в болезнь Паркинсона. Тогда ей точно обеспечена шизофрения, а то и паранойя, которая, в свою очередь, может перерасти в церебральный аппендицит и… — Но продолжать не стал, якобы не желая расстраивать батюшку, зато обреченно махнул рукой, чем напугал пана Мнишка еще сильнее, и обратился к остальным присутствующим.

Мол, как я и предсказывал, по всей видимости, сказалось переутомление яснейшей панны государственными делами. А ведь по сравнению с сохранностью плода в ее чреве все они такие пустячные, что о них не стоит и заикаться. В смысле заикаться при ней, дабы лишний раз не тревожить. По счастью, первые симптомы заболевания мною вовремя подмечены, посему есть надежда, что оно как-то обойдется, но впредь, вне всяких сомнений, следует освободить ее от тяжких забот.

Лицо пана Мнишка посуровело, но у меня была наготове приманка. Мол, чтобы не приключилось урона высокому сану Марины Юрьевны, голос ее в нашем совете надо и впредь оставить за нею. Только отныне им в ее отсутствие станет распоряжаться, как сочтет нужным, ее почтенный батюшка Юрий Николаевич, который, таким образом, будет иметь их сразу два. И повернулся к Мнишку с вопросом, что думает по этому поводу дедушка будущего государя всея Руси. Тот незамедлительно расцвел от моих слов, настолько они пришлись ему по вкусу, и торопливо закивал головой, во всем соглашаясь.

Нагой, также считавшийся дедушкой нерожденного царя, правда двоюродным, был солидарен с родным дедулей.

— А теперь слово прочим, — объявил я и уставился на Годунова.

Тот хоть и слегка расстроился, что не сможет видеть предмет своих воздыханий столь часто, благородно согласился с родственниками. Мстиславский, видя, что четверо «за», спорить не стал. Романов медлил, недовольно хмурясь. Очевидно, ему не понравилось, что я не включил его в состав «родичей». Однако остальных поддержал.

— Стало быть, решено, — хлопнул я ладонью по столу и, обратившись к Власьеву, попросил: — Афанасий Иванович, теперь дело за тобой, и, пока мы тут будем обсуждать остальное, составь указ, дабы мы успели его подписать. Да непременно укажи в нем, и чем вызвано наше решение, и что оно единодушное.

Он успел, хотя заседание получилось коротким — ни тебе споров, ни дебатов. Еще бы не успеть, если я накануне вечером специально заглянул к нему в гости и между делом попросил его подготовить такой указ, предупредив, что он может понадобиться в самом скором времени.

Ясновельможный пан и опомниться не успел, тем более я и не дал ему такой возможности, постоянно дергая его и спрашивая то об одном, то о другом. А как иначе, если он уже сейчас представлял собой одновременно две персоны и имел право на два голоса. Польщенный Мнишек развернулся вовсю, всякий раз растекаясь мыслию по древу и неизменно начиная свое выступление от самых корней, обильно уснащая его цитатами из Библии и примерами из древности. Словом, вполне хватило двух его выступлений. Не успел он закончить последнее, как Власьев, сидевший за отдельным столиком, уже встал, неслышно ступая, подошел к нам и положил перед престолоблюстителем (согласно старшинству титула ему подмахивать первым) написанный указ, услужливо протянув и перо с чернильницей. Мнишек осекся, удивленно уставившись на происходящее, но я не дал ему времени, поторопив:

— Итак, ясновельможный пан, победа в сражении с Голиафом осталась именно за Давидом, потому что он…

— Ах да, — встрепенулся тот, неуверенно продолжив и в то же время обалдело наблюдая, как свиток с указом, направляемый опытной рукой дьяка, переходит от одного члена совета к другому и каждый ставит на нем свою подпись. Словом, когда тот оказался у Мнишка под носом, ему ничего не оставалось, как запечатлеть свое согласие с остальными.

Впервые я возвращался с заседания совета радостный. Как говаривал шведский принц Густав Эрикович, баба с возу — волки сыты. Но успокаиваться нельзя. Была у меня уверенность, что такой человек, как Марина Юрьевна, без боя оружия не сложит. Так и оказалось…