Венгерская вода - Зацаринный Сергей

– Мне приходилось на своем веку смешивать много благовоний с жиром и пропитывать им разные вещи.

– Старая вещь, – отозвался псарь. – И зверь диковинный. О чем задумался, Илгизар?

– Хочу показать платок своей дочери. Она увлекается вышиванием, может, что заметит. Заодно попробую определить, чем пропитывали ткань.

– У тебя есть лаборатория? – оживился Мисаил.

– Кое-какие приспособления и препараты для работы с веществом. Почел бы за честь показать их тебе.

Только сейчас я понял, как тоскует Мисаил по своей заветной лаборатории. Едва услышав эти слова, он вскочил с места, собираясь немедленно бежать туда, где, вдали от суеты этого мира, смешивают и выпаривают, разлагают и соединяют.

– Думаю, они найдут общий язык, – подмигнул мне Злат. – Значит, твой брат не был любителем старинных диковинок? Может, этот зверь знает ответ на вопрос, почему он отложил свой отъезд? Вот только на каком языке с ним разговаривать?

Он внимательно рассмотрел вышивку и повернулся к Мисаилу:

– Видел таких зверей в закатных странах? Или тебя, подобно Илгизару, интересовали только тайны мироздания? Страсть, сжигающая душу сильнее любви?

– Это тоже любовь, – возразил Илгизар. – Любовь к истине.

Злат кивнул. Так кивают глупым людям, чтобы прекратить бесполезный спор:

– Только я ни разу не видал, чтобы эта любовь сделала кого-то счастливым. Поиграйтесь с вашими алхимическими склянками. Завтра поедем к одному моему приятелю. Покажем ему этот платочек. Он много чего знает о франкских делах. – Злат помолчал и добавил с улыбкой, обращаясь почему-то к Мисаилу: – Он будет рад тебя видеть.

XXVII. Смертельный поворот

После обеда Мисаил с Илгизаром, завладев загадочным платком, оставили нас. Злат вздохнул:

– Сейчас бы самое время вздремнуть по-стариковски, но я как хозяин обязан развлечь гостя. Пойдем разомнем немного ноги.

Мы отправились на базар.

Доезжачий надел серый суконный кафтан без всяких украшений и вышитую шелком шапочку, похожую на нашу тюбетейку, только на здешний манер. Даже пояс повязал простой, хоть и вышитый шерстью, но без кистей.

– Нечего людей пугать, – прокряхтел он.

Однако пайзцу старательно повесил на грудь, прикрыв ее серым плащом тонкого сукна. Стражникам велел дожидаться.

Так и пошли мы с ним по тихим улицам города, погружавшегося уже в послеполуденную дрему. Даже на базаре было малолюдно.

– Народ здесь лесной, – пояснял мне Злат, – привык больше сидеть по усадьбам. Каждый держится за своих. За свой род, за земляков из своей деревни, за единоверцев. За свой интерес. Чужаков не любят.

Я заметил, что он совсем не опирается на свой посох, а больше вертит его в руках.

– Норовливый город. Здесь как в лесу. Вроде все вместе, а каждый на своей полянке, – вздохнул он. – Есть и свои чащи. И свои болота.

На базаре Злат отыскал старосту и велел найти того самого носильщика, что был слугой у Омара, – пусть послезавтра с утра явится во дворец за городом. Злат даже пайцзу показывать не стал. Староста и так знал, с кем имеет дело.

Потом мы пошли на другой конец города, на кладбище, посреди которого возвышался великолепный мавзолей. Я был поражен. У нас в Каире был огромный город мертвых, застроенный бесчисленными улицами прекрасных мечетей, роскошных мавзолеев и семейных склепов, служащих для последнего упокоения целым родам. Величественным сном казалась мне в детстве усыпальница Тогай, любимой супруги великого султана Насира. Меня часто приводил к ней дед. Он хорошо знал покойную царицу и при жизни видел от нее немало благодеяний. Это был настоящий дворец. Для чего его построили? В Египте это повелось издревле. Вся его земля покрыта величественными гробницами. Наверное, так у нас пытались победить смерть. Тщетные потуги. Гробницы пережили память о своих хозяевах. Они не сохранили в нашем мире даже имен.

Здешнее кладбище нельзя было назвать городом мертвых. Тут тоже виднелись склепы, вокруг, среди молодой травы, теснились надгробные камни. Мавзолей стоял посреди всего этого, огромный и прекрасный в своем непостижимом величии. Он был облицован такой же сияющей разноцветной плиткой, как та, что я видел вчера в бане. При свете послеполуденного солнца она сияла, как драгоценные камни. Особенно много было синего цвета – темного, местами переходящего в пурпур. Это царственный цвет величия и власти. Во всем большом городе, лежащем за нашей спиной, не было здания, способного сравниться по красоте с этой гробницей.

К ней не вела ни одна тропинка. Молодая трава вокруг мавзолея не была примята ничьей ногой.

– Один мой знакомый франк любил повторять: «Так проходит земная слава», – сказал Злат. – Он говорил это по-латыни, но я уже не помню тех слов.

Он сказал это без улыбки, без грусти и без осуждения.

– Это мавзолей Баялуни. Она строила его еще при жизни.

Злат устал от долгой ходьбы и предложил передохнуть прямо на травке, посреди этого тихого и уютного прибежища вечности. В небе пели птицы.

Выпитый за обедом мед не опьянял, но зато как-то необычно отяжелял ноги. Мне казалось, что они перестают слушаться. Поэтому, отправляясь гулять, я прихватил у Симбы пару горстей бодрящего снадобья из абиссинских ягод. Их варят в жире с сахаром и потом слепляют в шарики. Угостил Злата.

Он сразу порозовел, ободрился, в его глазах появился азартный блеск. Не зря эти ягоды любили использовать дервиши при многодневных молитвах. Они не только прогоняли усталость, но и возвышали дух.

Доезжачий начал вспоминать былое. Он прожил долгую жизнь, полную приключений и событий. Видел грозных царей и прекрасных цариц, коварных интриганов и благородных рыцарей. Мудрецов, подлецов, шарлатанов, предателей, путешественников, проповедников, мастеров самых разных искусств.

Наверное, ему было некому обо всем этом рассказывать. Пришелец из-за моря, из далекой-далекой страны оказался самым подходящим слушателем. Тем более что не нашлось бы места лучше, чтобы оживлять ушедшие тени, чем пустынное кладбище, полное могил. Посреди него, словно вход в нездешнее царство, возвышался этот прекрасный и зловещий дворец смерти.

Давным-давно юный писец-битакчи знал ту, которая уснула вечным сном за его узорчатыми дверями. Он вспомнил, как сорок лет назад она посылала его на встречу с некстати прибывшими египетскими послами после внезапной смерти хана Тохты.

– Как и не было тех лет. Словно живая стоит перед глазами. Было в ней что-то колдовское, зачаровывающее. Не зря и по сей день не отпускает. Опять ее тень появилась в моей жизни.

Нет ничего хуже, чем запутаться в сетях власти, говорил Злат. В этом мире свои законы, подчас непонятные обычному человеку. Почему в деле о пропаже простого купца все так непонятно? Потому что впутались сюда сильные мира сего со своими зловещими загадками. Неспроста хан Джанибек так заинтересовался этим исчезновением. Неспроста в истории появился изворотливый Авахав с чембальскими невольниками. Концов теперь не найти. Невольники за тридевять земель, в Египте, Чембало в прошлом году сожгли. Неспроста здесь и эмир Алибек.

Коль уж речь зашла о гареме – Алибек совсем недавно женил сына Мамая на дочке Джанибека. Большая удача. Будет носить титул гурген – ханский зять. Да и дочка не просто дочка – единоутробная сестра наследника Бердибека. Тут тоже не все просто. Говорят, хан теперь совсем голову потерял от новой жены, красавицы откуда-то из царства Шемаха. Как это часто бывает с влюбленными стариками, ловит каждое ее слово, угождает во всем. А родится у нее сын? Останется Бердибек наследником? Раньше проще было, собирали курултай, выносили на суд эмиров. Сейчас наступают новые времена. Хан все больше смотрит на восток, клонит ухо к мусульманским улемам и перенимает тамошние порядки. Где был гарем Узбека? Каждая жена жила своим двором, на пирах сидела возле мужа. Сейчас на людях одна Тайдула появляется. В гарем чужим хода нет. Скоро, глядишь, и евнухов заведут, по ромейскому да арабскому обычаю. У Ногая были. Но их с собой из Царьграда царевны привозили. Сам Ногай над этим, говорят, публично потешался.