Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана - Луи де Берньер

Этот был самый мужественный поступок отца Лоренцо. И последний. Монсеньор вовсе не желал, чтобы светские власти препятствовали его божественной миссии, и в праведном гневе послал своего телохранителя заставить беспокойного священника убраться с лица земли и объявиться вновь на двухметровой глубине. Этот смертный приговор стал первым из многих, вынесенных монсеньором; потом праведные казни устраивались чаще и легче.

Очень скоро все узнали о случившемся с отцом Лоренцо; не зачерствевшие сердцем исчезали толпами, возвращались в свои приходы и слали властям письма о необходимости срочных мер. Эти письма озабоченно или недоверчиво прочитывались, сдавались в архив, и о них забывали, поскольку внимания требовали более неотложные административные проблемы. Так продолжалось до тех пор, пока сам Дионисио Виво не использовал свое влияние и власти предприняли хоть какие-то действия.

Тем временем Непорочный чувствовал, что наваливаются все новые проблемы, создаваемые левацкой группировкой отряда, который Анкиляр уже привык называть «мое войско».

Духовенство аккуратно разделилось пополам – в Латинской Америке так происходило почти повсеместно: верхушка из сынков богачей, которые усердно друг другу содействовали, отслеживали распределение и использование средств, и основная масса обычных священников. Одно время последних нанимали и оплачивали их услуги исключительно помещики-латифундисты, и земная миссия этих священников состояла в советах беднякам смириться со своей долей и ожидать награды на небесах.

Но со времени Медельинского Собора многое изменилось, и теперь подавляющее большинство священников полагало, что «любовь к ближнему» включает в себя помощь и защиту от несправедливости и эксплуатации. Некоторые священники, такие как Камило Торрес,[80] продвинулись настолько, что взялись за оружие и присоединились к партизанам-коммунистам в их безнадежных крестьянских восстаниях, а многие другие поняли, что в состоянии прочесть и согласиться почти со всем в книге фрея Бетто «Fidel y La Religion»,[81] что благодаря изолированности континента миллионными тиражами продавалась в Латинской Америке, но игнорировалась остальным миром. Радикальные священники и монахини, впитав идеи книги, сочли себя новым гласом вопиющего в пустыне, готовились ко второму пришествию Христа в лице социализма и не сходились во взглядах с монсеньором Рехином Анкиляром. Тот сосредоточил взор на потустороннем мире и интересовался, главным образом, как бы втиснуть в райское царство побольше народу, тогда как радикалы, будто наскипидаренные, стремились к царству небесному на земле и воспринимали Христа как некое подобие Фиделя Кастро с точки зрения манер, но с нежными добрыми глазами Че Гевары.

В головах этих грозных идеалистов роились планы перераспределения богатств среди неимущих, что при тщательном воплощении в жизнь обеспечило бы нищих, как это ни печально, суммой, которой хватило бы на три авокадо в год. Еще они мечтали о переделе земли; в Перу как-то провели такой эксперимент, и сельская экономика совершенно рухнула, поскольку крестьяне тут же вернулись к натуральному хозяйству. Что еще важно, эти идеалисты постоянно держат ушки на макушке и недреманным оком следят за ситуацией, надеясь раскопать факт угнетения масс, и вскоре такие драматические истории стали во множестве разыгрываться прямо на глазах крестоносцев. Идеалисты считают себя совестью нации, но, как правило, не достигают власти, потому что те, кто у руля, опережают их, делая уступки населению, и вынуждают искать новые поводы для негодования. Но в данном случае никакие протесты не могли высечь искру либерализма в душе монсеньора Рехина Анкиляра.

Монсеньору досаждали комитеты и делегации; каждый вечер они собирались перед его палаткой и совали ему длинные обращения и жалобы с многочисленными подписями. Эти ходатайства содержали подробные свидетельские показания о злоупотреблениях и зверствах. Доблестные монахини в походном обмундировании и с громадными револьверами нагло и красноречиво поучали «монсеньора. Анкиляр смотрел на них в злобном молчании, с естественным пренебрежением самодержца к нашептыванию докучных козявок; в нем боролись изумление и отвращение, и он спрашивал себя, как вообще эти бабы оказались в Церкви.

Однажды он вызвал к себе всех священников-радикалов, но ему пришлось ждать, пока они проголосуют, идти к нему или нет. Дело было долгим, поскольку священники взяли в обычай все решения принимать единогласно, а потому часами формулировали предложение, с которым согласились бы все. Вдобавок, подобно всем, кому нравится обращение «товарищ», они маниакально отрабатывали пункты, составы президиума. подпункты, вопросы регламента, формулировки параграфов, процедурные формальности и поправки к поправкам.

После двух дней остервенелой дискуссии монсеньор Рехин Анкиляр приказал своим людям свернуть лагерь, и когда изможденные комитетчики вышли из палатки, дабы сообщить, что на демократической основе решено к нему не ходить, они обнаружили, что не идти уже не к кому. Они вернулись в палатку и затеяли еще одно долгое обсуждение – что делать дальше; выработка единогласно принятого проекта резолюции заняла так много времени, что когда они все-таки решили присоединиться к крестовому походу, то не смогли его разыскать, поскольку никто не знал, куда он направился. Вот так священники вернулись к своим больницам в трущобах и ликбезам, и последний шанс не дать походу превратиться в бедствие был упущен. В экспедиции остались только попы-фанатики и «святая простота».

41. грандиозная кутерьма (1)

Далеко не последней причиной «El Gran Azoramiento» (Великого Замешательства) стал докучливый набег свиней. Время от времени кочующие стада этих маленьких черных созданий (их гуськом сопровождали бойкие поросята) в поисках соблазнительной новизны покидали близлежащие долины, и проснувшийся Кочадебахо де лос Гатос обнаруживал, что его захватило роющееся войско. Свиньи копались в помойках, бесстыдно вламывались в кухни и продуктовые лавки, возмутительно заигрывали со своими одомашненными родственниками, которые были в два раз крупнее, и выкапывали на анденах всю картошку. Доведенные до белого каления люди изгоняли тварей, вооружившись палками и ружьями.

Но хитрые свиньи были увертливы: когда кто-то пытался их стукнуть, они проворно отскакивали, и атакующий падал. Они оставляли зловонные кучки именно там, где на них вероятнее всего можно поскользнуться, и, что, самое противное, с крайним восторгом на сияющих рылах аппетитно пожирали собачье дерьмо. Одна, помнится, даже сожрала чей-то отрубленный палец.

Похоже, свиньи сбивали с толку и городских ягуаров; выросшие в праздности роскошные кошки терялись в выборе – на какую же свинью броситься, когда их так много. Ягуары походя шлепали их лапой или удалялись на крыши, ища покоя там, где никакая свинья их не обеспокоит, неожиданно проскочив между ног.

Хекторо устраивал кровавые бойни, ставя под ружье все мужское население; в них участвовали и оживленные Аурелио испанские солдаты: жажда крови была в них сильнее похоти. Над нивами и предгорьями сьерры потом еще долго витал запах жареной свинины, а налетавшие канюки и грифы были отвратительнее свинской напасти.

После первого набега свиней началась ужасная эпидемия трихинеллеза и глистов. Учитель Луис днями напролет вкалывал формалин в сочащиеся нарывы, что испещряли тела несчастных, а Аурелио пришлось помотаться по джунглям, чтобы набрать отравы и убить паразитов изнутри. Люди претерпевали неудобства от ношения обуви и мучились тошнотой от этих снадобий, после которых моча воняла мертвечиной. Позже все следовали добавлению в городской устав, которое внес учитель Луис: «Свинину на косточках готовить нельзя, жарить ее до тех пор, пока не начнет разваливаться. Запрещается также лечиться от паразитов традиционным до сего дня способом, от которого их становится только больше, а именно: заставлять детей есть собачьи испражнения».

В Андах каждый день наступают все времена года. Когда шестого июня точно в десять ноль-ноль на вертолете прибыли генерал Хернандо Монтес Coca, мама Хулия и английский посол, весна как раз сменялась летом, а город разрывался в безумном отчаянии, потому что внезапный наплыв свиней уничтожил все тщательные приготовления к визиту. С воздуха генералу показалось, что внизу все поголовно охвачены припадком пляски святого Витта, а когда немного снизились, увидел: люди носятся туда-сюда, пытаясь поймать каких-то очень шустрых черных собачек. Выйдя из вертолета, по зловонию, хлюпанью под ногами и представшему зрелищу он понял, что произошло массовое вторжение диких свиней. Мама Хулия мрачно выглянула из дверей винтокрылой машины и выходить отказалась. Английский посланник сменил башмаки на высокие зеленые резиновые сапоги и подумал, что происходящее весьма похоже на спортивный праздник в подготовительной школе или открытие распродажи «Харродз».[82]