Идеальный шпион - Джон Ле Карре

Не считая этих слов, завтрак их проходил в молчании.

У Бразерхуда была с собой его «Санди телеграф», у Тома научно-фантастический роман, который он перечитал уже не в первый раз, потому что в этой книге все кончалось хорошо, а другие таили в себе угрозу. Дядя Джек, как никто, знает, что надо делать. Даже папа так ясно не понимает того, что каждый раз все должно быть одинаково, но отличаться крохотными, восхитительными деталями. А дядя Джек знает, как надо делать, чтобы день этот проходил тихо и безмятежно и в то же время был наполнен до отказа чередой различных дел. И что в течение всего дня такая вещь, как школа, должна быть совершенно вычеркнута из памяти, словно даже и вопроса не стоит о том, чтобы возвращаться в нее. Лишь потом, в самом конце, в самые последние минуты, должна быть упомянута школа и с нею — перспектива возвращения.

— Хочешь еще кусок?

— Нет, спасибо.

— А йоркширского пудинга?

— Да, пожалуйста. Немножко.

Бразерхуд шевельнул бровями в сторону официанта, и официант явился мгновенно, как всякий официант, к которому обращался дядя Джек.

— От папы есть что-нибудь?

Том не смог сразу ответить, потому что глаза вдруг защипало и стало трудно дышать.

— Послушай, — сказал Бразерхуд, отложив газету, — что это ты?

— Да это я из-за Поучения, — сказал Том, борясь со слезами. — Все уже прошло.

— Ты великолепно прочел это Поучение. А если кто станет утверждать обратное, врежь ему как следует!

— Я перепутал дни, — пояснил Том, все еще силясь сдержаться. — Мне надо было читать другую главку, а я забыл.

— Ну и плюнь, что перепутал, — прорычал Бразерхуд столь выразительно, что пожилая пара за соседним столиком обратила к нему головы. — Если вчерашний текст хорош, так вреда не будет послушать его дважды. Выпей еще лимонада.

Том кивнул, и Бразерхуд, заказав лимонад, опять принялся за свою «Санди телеграф».

— Может, они и не поняли этого, — бросил он презрительно.

Но вся беда была в том, что Том вовсе ничего не перепутал, он прочел верный текст. Он знал это точно и подозревал, что и дядя Джек это знает. Просто ему требовалась причина для слез, более обыденная, чем эти косяки мыслей, что вьются вокруг кабеля в его голове, и та мысль, которую отвергало его сознание.

Они порешили обойтись без пудинга, чтобы не тратить зря такой прекрасный день.

Шугарлоуф-хилл был меловым бугром в беркширских холмах, обнесенным колючей проволокой Министерства обороны с запретительной надписью, и место это Тому казалось лучшим в мире, не считая его родного Плаша. Ни катание на лыжах с отцом в Лехе, ни Вена и велосипедные прогулки с мамой, ни одно из мест, где он побывал или мечтал побывать, не вызывали такого чувства уединенности, избранности, которое охватывало на этом холме, защищенном от врагов колючей проволокой, где Джек Бразерхуд и Том Пим — крестный и крестник, лучшие друзья — могли по очереди метать из катапульты глиняные мишени, сбивая их из двадцатикалиберки Тома. Когда они впервые очутились здесь, Том не поверил своим глазам. «Здесь же закрыто, дядя Джек!» — запротестовал он, увидев, что дядя Джек притормаживает. Все шло так хорошо в тот день — и вдруг все испортилось! Они проехали десять миль по карте, чтобы, к огорчению Тома, встать возле наглухо запертых белых ворот, за которые нельзя было проникнуть! Прекрасный день пропал, и уж лучше бы он опять вернулся в школу к своим добровольно-принудительным занятиям!

— Тогда беги туда и крикни «Сезам, откройся!», — посоветовал дядя Джек, вручая Тому вытащенный ключ.

Том и оглянуться не успел, как внушительные белые ворота распахнулись и, пропустив их, тут же опять захлопнулись, и вот они уже получили особую привилегию — въехать на этот холм и, открыв багажник, вытащить оттуда заржавленную катапульту, которую дядя Джек, оказывается, прятал там, ни словом не обмолвившись в течение всего завтрака. А следом за этим Том выбил девять из двадцати, а дядя Джек — целых восемнадцать, потому что он был отличным стрелком, да он и все делал отлично, несмотря на то, что был таким старым, и он никогда не поддавался и не подыгрывал никому, даже Тому, и если Том обыграет когда-нибудь дядю Джека, то в честном поединке, к чему они оба и стремятся, что ясно без всяких слов. И сегодня Тому нужно было именно это, и ничто другое — пообщаться, как всегда, помериться силами, провести время за обычной беседой, которую дядя Джек так хорошо умел вести. Том хотел запрятать самые страшные из своих мыслей в глубокой норе, схоронить их от глаз людских до того момента, когда придет его черед отдать жизнь за Англию.

Напряжение снимала сама прогулка на вольном воздухе. Дело было даже не в дяде Джеке. Том был не слишком разговорчив, а откровенничать он и вовсе не любил. Но такой хороший день бодрил и словно обновлял душу. Причиной было хлопанье выстрелов, шум октябрьского ветра, хлещущего по кустам и пробиравшегося за горловину школьного свитера. И неожиданно он начинал говорить по-взрослому, вместо того чтобы хныкать и повизгивать под одеялом, прижимая к себе надувную игрушку — ребячество, которое свободомыслящий мистер Керд поощрял. Внизу, в речной долине, ветра не было совсем, а было лишь утомленное осеннее солнце да шелестели опавшие бурые листья на тропинке-бечевнике. Но здесь, на вершине мелового бугра, ветер несся, как поезд в тоннеле, увлекая Тома за собой. Ветер гремел и хохотал, сотрясая новую башню Министерства обороны, возведенную за то время, что они не были здесь.

— Если мы собьем эту башню, сюда проникнут эти черти русские! — прокричал дядя Джек, сложив ладони рупором. — Мы ведь этого не желаем, правда?

— Не желаем!

— Так тому и быть. Чем же нам тогда заняться?

— Поставить катапульту вот здесь, рядом с башней, и стрелять! — весело крикнул Том ему в ответ и почувствовал, что вместе с криком этим его покидают последние тревоги, плечи расправляются и что этому ветру, веющему над вершиной, он может доверить все, сказав что угодно и про кого угодно.

Дядя Джек запустил для него десять глиняных мишеней, и он сбил восемь одиннадцатью патронами, что было его абсолютным рекордом, учитывая ветер. И когда наступил черед Тома запускать, дядя Джек очень старался сравнять с ним счет. И сравнял, и Том еще больше полюбил его за это. Он не хотел победы над дядей Джеком, над папой — да, может быть, но не над дядей Джеком, потому что, если победить его, кто же тогда останется? Из следующей десятки Том сбил уже меньше, потому что у него заболели руки, а значит, то была не его вина. Но дядя Джек стоял как скала и не горбился, даже перезаряжая ружье.

— Четырнадцать из восемнадцати! — крикнул Том, он собирал пустые гильзы. — Вот это стрельба, я понимаю! — И потом, так же громко и весело: — А у папы все в порядке?

— Почему бы нет? — крикнул ему в ответ Бразерхуд.

— Он показался мне грустным, когда приезжал в последний раз после дедушкиных похорон, вот почему.

— Уж наверное, он был грустным! Как бы ты себя чувствовал, закопав в землю своего отца?

Они по-прежнему разговаривали криком, из-за ветра. Это была легкая беседа за перезарядкой двадцатикалиберки и установкой катапульты для следующего этапа соревнования.

— Он все время рассуждал о свободе, — прокричал Том. — Говорил, что свободу никто не даст, пока сам ее не возьмешь. Мне даже надоел этот разговор.

Дядя Джек был так поглощен патронами, что Том не понял, слышал ли он его. А если слышал, то заинтересовался ли.

— Он прав, — сказал Бразерхуд, щелкая затвором. — Слово «патриотизм» в наши дни превратилось в ругательство.

Том пустил мишень и смотрел, как она закрутилась и рассыпалась в прах от прекрасного попадания дяди Джека.

— Вообще-то он не о патриотизме говорил, — пояснил Том.

— Да?

— По-моему, он хотел сказать, что если мне плохо, то мне надо бежать. И в письме он это говорил. Словно бы…

— Да?

— Словно бы он советовал мне сделать то, что он не сделал сам, когда учился в школе. Немножко это странно.

— По-моему, ничего странного в этом нет. Просто он проверяет тебя, и все. И говорит, что если ты мечтаешь о побеге, то дверь открыта. По твоему рассказу судя, это выглядит скорее как проявление доверия. Ни у кого из мальчиков нет такого отца, Том.

Том выстрелил и промахнулся.

— А, строго говоря, о каком письме речь? — спросил Бразерхуд. — Я думал он приезжал и повидался с тобой.

— Это так. Но еще он и письмо написал. Очень длинное письмо. И я подумал, что это странно, — не удержавшись, опять повторил Том новое понравившееся ему словечко.

— Ну ясно. Он же был расстроен. Что ж в этом такого? Его старик умирает, и он садится и пишет письмо сыну. Можешь гордиться — хороший выстрел, мальчик мой. Хороший выстрел.

— Спасибо, — поблагодарил Том и с гордостью проследил, как дядя Джек делает запись, отмечая счет. Счет всегда отмечал дядя Джек.