Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— Если б только вы дали нам знать капельку раньше, Джек. Если б заметили, как все это началось!

— Да, простите меня, Бо, с моей стороны это легкомысленно.

— Но, Джек, он же, можно сказать, ваше порождение, ваш отпрыск, так ведь вы всегда говорили.

Да, так считалось, правда ведь, Бо? Это глупо, согласен.

И укор в глазах Кейт, извечный, словно она хочет сказать: Джек, Джек, где ты, Джек?

В жизни его, конечно, были и другие подобные случаи. Со времени окончания войны службу Бразерхуда регулярно сотрясал очередной скандал. Когда он был главой берлинской резидентуры, однажды его ночной сон прервали целых три телеграммы. «Джек, хватит спать, подымайся и мигом сюда!» Он мчится по мокрым улицам, напряженный, внимательный. Телеграмма первая: человек, о котором немедленно будет сообщено в следующей телеграмме, наш работник, раскрыт как агент советской разведки. Представьте короткую информацию связанным с вами людям прежде, чем они прочтут это в утренних газетах. После этого он долго сидел над своими шифровальными блокнотами, прикидывая: это он? или она? а может быть, я? Телеграмма вторая: фамилия из шести букв. Какого черта мне еще думать о фамилии из шести букв? Первая «М» — Господи, Миллер! — вторая «А» — о Боже, это Маккей! И так пока на свет не является имя, тебе вовсе неизвестное, из отдела, о существовании которого ты даже не слыхал, и, когда препарированное досье ложится наконец на твой стол — перед тобой возникает образ жалкого педераста-шифровальщика в Варшаве, считающего, что он ведет крайне хитрую игру в то время, как его единственной заботой было досадить начальству.

Но все эти скандалы были лишь отдаленной пушечной пальбой, не затрагивавшей его лично. Он считал их не столько предупреждением, сколько подтверждением укоренившихся в Фирме тенденций, которые он так не одобрял: усиления бюрократизма, псевдодипломатничанья, преклонения перед американскими методами и излишним следованием американским образцам. По контрасту с этим его собственные сотрудники — штат, набранный его руками, в его мнении только выигрывали, и, когда у его дверей собрались эти охотники за ведьмами по предводительством Гранта Ледерера и его жалких мормонов-прихлебателей и, жаждя крови Пима, принялись тявкать и ссылаться на собственные свои надуманные подозрения, основанием для которых послужил лишь несколько выявленных компьютером совпадений, не кто иной, как он, Джек Бразерхуд, стукнул по столу, за которым проходило совещание, с такой силой, что стоявшие там стаканы с водой подпрыгнули: «Прекратите сию же минуту! В этой комнате не найдется ни одного мужчины и ни одной женщины, которых нельзя было бы превратить в изменника, если начать вот так копаться в их жизни, переворачивая все с ног на голову. Не может припомнить, где он находился вечером десятого числа? Значит, лжет. Ах, все-таки может припомнить? Так это он просто нагло выдумывает себе алиби! Будете продолжать ваши штучки, и каждый говорящий правду станет выглядеть откровенным лжецом, а каждый, честно исполняющий свою работу, превратится в агента, поставляющего сведения противнику! Будете продолжать в том же духе, и вы угробите наше дело так бесповоротно, как русским и не снилось! Этого вы добиваетесь?»

И слава Богу, репутация его, и его связи, и успехи его отдела, зафиксированные в бумагах, написанных на современном жаргоне, ненавидимом им, дешевом и все же весьма удобном, помогали ему держаться на плаву и коротать день за днем, ни секунды не помышляя о том, что наступит день, когда он пожалеет, что день этот наступил.

Он закрыл окошко и остановил машину в деревне, где его никто не знал. Он прибыл слишком рано. Ему надо было выбраться из Лондона, подальше от знакомых, от взгляда карих глаз Кейт. Дайте ему еще раз бессмысленно посовещаться о том, как свести к минимуму последствия, устройте еще одно обсуждение того, как скрыть все от американцев. Еще один полный жалости или упрека взгляд Кейт или взгляды серых солдафонов Бо, этих деревенских олухов, гордых, как китайские мандарины, в их глазах читается неприкрытая ненависть, — и Джек Бразерхуд может сказать вещи, о которых все, и в первую очередь он сам, потом пожалеют. Вместо этого он и вызвался в эту поездку, и Бо со странной готовностью заявил, что это прекрасная идея, кто же лучше его с этим справится? И, едва выйдя за порог кабинета Бо, он уже знал, что они рады его отъезду не меньше его самого.

— И звоните, пожалуйста, регулярно! — крикнул вслед ему Бо. — Через каждые три часа, по меньшей мере. Кейт будет отмечать звонки. Правда, Кейт?

Найджел проводил его по коридору.

— Когда будешь звонить, я хочу, чтоб это было через секретариат. Ты не должен пользоваться прямой связью. Предварительно тебе надо будет поговорить со мной.

«Таков приказ», — догадался Бразерхуд.

— Разрешение носит временный характер и в любую минуту может быть ликвидировано.

Деревянная церковная паперть, тропинка ведет по краю футбольного поля. Минуя ферму с кирпичными службами, он почувствовал, как в осеннем воздухе потянуло парным молоком.

— Мы удаляем их слоями, Джек, — поясняет Франкель на своем нарочитом континентальном английском. — Это в том случае, если мы вообще удаляем их.

— И по моему распоряжению, — добавляет из своего угла Найджел.

Комната с низким потолком не имеет окон и освещена слишком ярко. Охранник глядит в глазок, по стенам, за своими высокими столами расположились седоватые сотрудники Франкеля. Они запаслись термосами и угощают друг друга сигаретами. Так ведут себя, придя на скачки. Франкель толст и уродлив, этакий латышский метрдотель. Вербовал его Бразерхуд, и продвигал его тоже Бразерхуд. А теперь тот должен расхлебывать кашу, которую заварил Бразерхуд. Что ж, бывает. Три часа утра. С тех пор как все произошло, минуло лишь шесть часов.

— В первый день, Джек, мы удаляем только главных агентов — Угря и Часовщика в Праге, Вольтера в Будапеште, Артиста в Гданьске.

— Когда начинаем? — спрашивает Бразерхуд.

— Когда Бо махнет флажком, и никак не раньше, — отвечает Найджел. — Мы еще оцениваем ситуацию и все еще не исключаем возможной безупречности и непогрешимости Пима как специалиста, — говорит Найджел так, будто слова эти ему трудно произнести.

— Мы удаляем их очень тихо, Джек, — говорит Франкель. — Без прощальных приветствий и букетов цветов, оставленных соседям, без поисков кошки, которая куда-то запропастилась. День второй посвящается радистам, день третий — подстраховочным, нижним чинам. День четвертый, если кто останется.

— Как мы на них выходим? — осведомляется Бразерхуд.

— Не вы, а мы выходим, — говорит Найджел.

Кейт прошла с ними внутрь. Кейт — это наша английская старая дева, бледная, красивая, с точеными чертами, тоскующая в свои сорок о несостоявшихся романах. При этом Кейт — все та же прежняя Кейт, он ясно читает это в ее глазах.

— Бывает, мы перехватываем их на улице, когда они отправляются на работу, — продолжает Франкель. — Бывает, колотим в дверь, передаем через друзей, оставляем где-нибудь записку. Пригодны любые способы, в том случае, если они еще не использованы.

— Здесь-то ты и пригодишься, если до этого дойдет, — поясняет Найджел. — Будешь говорить, что использовалось, а что нет.

Франкель задержался возле карты Восточной Европы, и Бразерхуд, отступив на шаг, ждет. Главные агенты отмечены красным, нижние чины — синим. Насколько легче удалить цветной кружочек, чем человека! Глядя на карту, Бразерхуд вспоминает вечер в Вене. Пим разыгрывает роль хозяина, а Бразерхуд — важного гостя, присланного из Лондона для выражения благодарности за десять лет безупречной службы. Помнятся любезная чешская речь Пима, шампанское, медали, рукопожатия, заверения, медленные вальсы под граммофон и эта коренастая парочка в коричневых тонах — он физик, она служащая чешского Министерства внутренних дел, очевидные любовники, — их лица так и сияют от возбуждения, когда они кружатся по гостиной под мелодии Иоганна Штрауса.

— Итак, когда вы приступаете? — вновь спрашивает Бразерхуд.

— Джек, это решает Ею, — продолжает гнуть свое Найджел, проявляя подозрительное терпение.

— Джек, Пятый этаж полагает, что самое важное — это сохранять видимость кипучей деятельности и вести себя как обычно, как ни в чем не бывало, — говорит Франкель, вынимая из письменного стола пачку телеграмм. — Используются почтовые ящики? Значит, надо опорожнять их, как обычно. Радиограммы? Шлите сигналы, как обычно, придерживаясь обычного расписания, в надежде, что противник слушает.

— Это сейчас самое важное, — говорит Найджел так, словно любого слова, сказанного Франкелем, недостаточно, пока этого не подтвердит он. — Соблюдение обычного распорядка во всех сферах. Преждевременный шаг может оказаться роковым.