Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

Экцельсиор, кот, пойманная мышь ― и мы. Мы все в Америке, мы никогда больше не увидим Битлиса.

Дожив до глубокой старости, уже начав заговариваться и тоскуя по родине, моя бабка Люси, случалось, приезжала к нам в Сан-Франциско и то и дело просила мать:

― Детка, накинь платок, и сходим на бережок ручья, а потом зайдем к сестре Симе.

Бережок ручья ― это очень приблизительный перевод с армянского, это место, куда в Битлисе ходили за водой и одновременно прогуляться. А мы живем во Фресно, до Битлиса девять тысяч миль и тысяча лет разлуки.

В дождь дом протекал в тринадцати местах точно, и еще три-четыре места открывалось новых, и под каждой течью мы ежедневно и еженощно меняли горшки и кастрюли. Войдя в дом и увидев наполовину полные дождевой водой горшки и кастрюли, мой брат неизменно высказывался по-английски:

― Ради господа бога, в каком аду мы живем! Ногу некуда поставить ― везде одни горшки. Если бы в них было масло, мы были бы богачами. Надо сказать хозяину, чтобы перекрыл крышу. Так жить невозможно.

Однажды, когда он спал, стало лить прямо ему на лицо. Он выбрался из постели, пошел на кухню, нашел там горшок, поставил под течь, а сам примостился сбоку постели, чтобы не перевернуть горшок во сне. Когда я проснулся утром, горшок был почти полон. Я вылил воду, поставил горшок на то же место и заодно опорожнил три-четыре горшка в гостиной. Скоро встали остальные, и каждый спешил к раковине на кухне с полным горшком дождевой воды и опорожнившуюся посудину быстро возвращал на место.

Хозяин был славным парнем, он понимал, что сдает нам не дворец. Однажды он приехал на велосипеде и переклеил обои в гостиной. Кончив работать, он сказал мне:

— Скажи, пожалуйста, маме, что с сегодняшнего дня месячная плата за квартиру понижается на два доллара: вместо двенадцати — десять.

Мистер Барр. Англичанин? Шотландец? Ирландец? Валлиец? Не имеет значения.

Несмотря на все недостатки, мы любили этот дом. Любили задний дворик, где росло старое и такое английское ореховое дерево, любили оба сарайчика, и заросли сирени перед дорогой, и просторную лужайку перед домом, которую соседи скоро окрестили «лужайкой Генри и Вилли». Нам нравилось, что парадное крыльцо убито жимолостью — я не сочиняю, так оно и было. Каждую весну жимолость радостно трепетала свежей зеленью листвы и золотом цветов. Порхали колибри, даже вили гнезда в старых лозах. Мы любили старый платан на дороге, любили, когда вечерами слетались птицы, гомонили, ссорились, торопили ночь.

Дом был развалюхой, а прожили мы в нем добрых три-четыре года. В полуквартале по Сан-Бенито начиналась спортивная площадка школы имени Эмерсона, в которой я научился читать и писать. Целый мир. Целая эпоха. В них горечь, ярость, смерть, величие, великолепие, в них люди, говорящие между собой на непонятном языке, и эти люди — мы. Мы жили и умирали, всему этому давно пришел конец, и при желании можно посчитать, что ничего этого и не было. Только у меня нет такого желания.

Победитель

Старику Д. Д. Дейвису, директору школы имени Эмерсона, пришла в голову грандиозная мысль пригласить в школу мэра Туми. поскольку это было самое важное лицо в городе из тех, кого горожане выбирают на общественные должности, и директору хотелось произвести хорошее впечатление на мэра. Было решено провести конкурс на лучшее письменное приглашение. К конкурсу привлекались ученики четвертого, пятого и шестого классов. Я учился в четвертом — и, стало быть, допускался. О предстоящем конкурсе объявили за неделю: писать будем во время урока английского языка, то есть целый час. Некоторые отнеслись к конкурсу серьезно, учли пожелания учителей, углубились в материалы о должности мэра и по истории Фресно, исследовали роль общественного образования в формировании будущих руководителей, постигали явный и скрытый смысл американского образа жизни и мудрили еще над шестью-семью проблемами. А мне было занятно наблюдать, как старательно валяют дурака мисс Клиффорд и Д. Д. Дейвис, и сам конкурс меня не особенно волновал, хотя лично к мэру Туми я относился без предубеждения, я видел его на прошлогоднем параде верхом на лошади, и он показался мне человеком довольно застенчивым и простым, ему было лет сорок — сорок пять, он был коренаст и, кажется, расположен к полноте. Существовало предание, что происходит он из бедной семьи и что он неподкупен: он не брал взяток у представителей местного преступного мира и не очищал от них город, хотя многие кандидаты на должность мэра обещали очистить, и многие пытались или делали вид, что пытаются это сделать, только все равно ничего не делали. Поскольку он сам хлебнул бедности, он, видимо, понимал, что дело это не из легких и что никакие благие пожелания его не поправят.

Настал день конкурса, свое приглашение мэру Туми я написал за десять минут — вместо отпущенного часа — и сдал. Мисс Клиффорд была встревожена столь легкомысленным отношением к конкурсу и велела мне сидеть спокойно и не мешать более серьезным конкурентам. Я сел на место и стал обдумывать всякие смешные способы умерщвления мисс Клиффорд, но и это оказалось скучным занятием, и время тянулось бесконечно. Наконец сданы все сочинения, разные умники в последнюю минуту уточняют у мисс Клиффорд исторические и нравственные положения, затронутые в их работе. Ей приятно их старание, она чувствует себя настоящей учительницей, хотя на самом деле она прирожденная тупица и зануда.

Все пригласительные письма повергались на суд самого Д. Д. Дейвиса. Сочинения не были анонимными: сверху каждого листа стояла фамилия ученика.

На следующий день мистер Дейвис явился в класс… Это был высокий худой мужчина, уроженец Среднего Запада — из Огайо, Айовы или Канзаса, — и внешность у него быта подходящая. Он был вечно обсыпан сенной трухой и явно занимался не своим делом: его призванием была ферма. И точно, когда он оставил, так сказать, ниву просвещения, он купил маленький виноградник, где и осел с семьей из восьмерых, если не девятерых мальчиков и девочек.

Он меня знал давно. Несправедливо обвиняемый в нарушении дисциплины, я быт частым гостем в его кабинете, и он либо томил меня ожиданием, либо порол, либо то и другое вместе. Иногда порка была болезненной, иногда нет. Два-три раза он заставит меня плакать, но не от боли, к которой человек, в общем-то, привыкает, а от тоски, что в этой жалкой школе мне определили играть какую-то идиотскую роль. По существу, от меня требовали, чтобы я не был самим собой, а я так не мог. Надолго, во всяком случае, меня не хватало.

Мисс Клиффорд и весь класс ждали, когда мистер Дейвис откашляется и начнет говорить. Перед важным заявлением он откашливался дважды. В тот раз он откашлялся трижды.

Это может показаться странным, но в ту самую минуту, когда он вошел в класс, я уже знал, что победителем конкурса объявят меня. Конечно, это было приятно, потому что это о чем-то свидетельствовало, хотя о чем именно — я не знал. Я написал очень простое и непосредственное письмо, написал хорошим почерком, может, самым разборчивым во всей школе, без подчисток и без ошибок, потому что в те дни я пользовался словами, в которых был уверен, и этого правила придерживаюсь до сих пор: слова, в которых вы уверены, вас никогда не подведут. С их помощью вы выскажете все, что вам нужно высказать. Нас восхищает колоссальный словарь Шекспира, но не забудем, что в современной ему Англии были люди, способные уразуметь столь богатый язык, и таких людей не было во Фресно, это я знал точно.

Мистер Дейвис объявил имя победителя, прошел по проходу к моей парте, вернул мне письмо, попросил встать и зачитать его вслух, что я и сделал.

Потом он забрал у меня письмо и сказал:

— Будем надеяться, что, когда завтра утром мэр Туми получит это письмо, он примет приглашение, посетит нас и скажет несколько слов.

Так оно и случилось.

У нас в школе не было актового зала, и поэтому в торжественных случаях мы собирались перед широким лестничным маршем второго здания школы. После недолгого ожидания мэр Туми в сопровождении мистера Дейвиса и еще троих-четверых учителей появился в дверях, спустился на несколько ступенек, и мистер Дейвис отрекомендовал его так, словно это был Патрик Генри, Пол Ривер[5] или сам папа римский, чем заметно озадачил и смутил мэра, который в свою очередь заговорил нормальным человеческим голосом:

— Я вырос в бедной семье, как большинство учеников вашей школы.

И в том же тоне он проговорил еще, может, минут шесть — спокойно, без нажима и искренне. А все другие, кого так же красноречиво представлял на этой лестнице мистер Дейвис, — те непременно начинали ораторствовать, и слушать их было невмоготу.

Проигравший

В честь посещения мэра на спортивной площадке устроили дополнительную перемену, и в тот же день мисс Клиффорд снова отправила меня к директору.