Взять живым ! - Владимир Карпов

Дитцер с грустной улыбкой стал читать хорошо знакомые ему строки:

"Дорогой Франц!

У нас ужасное несчастье. Я потеряла сына, а ты старшего брата. Нет больше нашего доброго Генриха! Целый месяц от него не было писем, а вчера пришло уведомление, что Генрих убит под Петербургом. Эта страшная война сломала, исковеркала всю нашу жизнь. Меня пытаются утешить: "Слушайте, по радио сообщили о новой победе, наша армия захватила еще один город". А на что мне нужен чужой город? Пусть мне вернут моего Генриха. Теперь только ты остался у меня. И вдруг пошлют тебя занимать еще какой-нибудь город, и ты там тоже можешь погибнуть, как Генрих!.. В нашем Лейпциге появилось много калек. Кто без ног, кто без рук. Когда-то я старалась уберечь тебя от простуды, а теперь думаю: пусть бы у тебя не стало ноги или руки, только бы ты был жив и избавился от этой проклятой войны..."

- Наверное, мать будет рада, что вы попали в плен, теперь ее желание сбудется: вы останетесь живы, - сказал капитан.

- Да, спасибо вам... - Дитцер запнулся. Люленков уловил, что незаконченная эта фраза произнесена от души.

- Вот вы нас благодарите, а помочь нам не желаете, - продолжал он. - И подумайте, в чем помочь? В том, чтобы остались живы ваши друзья, чтобы скорее кончилась война. Почитайте, что вам советует мать в другом письме. Люленков подал пленному листок, датированный июлем сорок первого.

"Мой славный Франц! Я восхищаюсь вашими победами. Каждый день в газетах длинный перечень городов, которыми вы овладели. Это под силу только такой великой армии, как наша. Генрих прислал свою фотографию. Он выглядел прекрасно. Я горжусь, что у меня такие сыновья..."

Листок в руке пленного задрожал. Франц Дитцер испуганно посмотрел на Люленкова, и тот решил: "Дошло". Однако внешне выразил иное:

- Я, кажется, дал вам не то письмо?

- Да, да, это не то... это очень старое письмо, - подтвердил Дитцер и положил листок на стол. Капитан посмотрел на дату:

- Не очень старое. Написано два года назад. Пленный опустил глаза. Он прекрасно понял капитана. Горестно вздохнул:

- Бедный Генрих...

И тут же решительно встал, сам подошел к столу с картой.

- Завтра ночью главные силы нашего батальона отойдут за реку по этой вот дороге. - Дитцер показал на карте и дорогу, и реку, и новый оборонительный рубеж. Он хорошо разбирался в топографии. - Там, где наш полк стоит теперь, останется только прикрытие: по взводу от батальона. Я знаю об этом потому, что в прикрытие назначен и мой взвод. Все, кого оставят здесь, должны много стрелять, создавая видимость, что обстановка не изменилась, что оборону держат прежние силы.

- Ну, вот и прекрасно! Больше мне от вас ничего не нужно. Впрочем... Люленков подал Дитцеру групповую фотографию немецких солдат и офицеров. Они стояли возле бревенчатого дома и хмуро глядели в аппарат. - Не знаете ли кого-нибудь из этих людей? Они ваши сослуживцы по сто девяносто седьмой дивизии.

Дитцер долго вглядывался и отрицательно покачал головой:

- Нет, никого не знаю.

Капитан подал ему другую фотографию - на ней были те же лица, а сбоку ясно просматривались столбы виселицы, и кто-то в белом висел на веревке, то была "Таня" - Зоя Космедемьянская.

Пленный отшатнулся. Наверное, подумал: "Господи, как хорошо, что я никого не узнал на первом снимке!"

Люленков поспешил успокоить его:

- Нам известно об этой трагедии все: имя казненной девушки, фамилии палачей, где и когда это случилось. Моего коллегу, - он кивнул в сторону Ромашкина, - интересует только один вопрос. Если вы случайно были в этой деревне или слышали чей-нибудь рассказ о том, как вешали молодую партизанку, не вспомните ли такую деталь: у повешенной были зеленые вязаные варежки?

- Я об этом вообще ничего не слышал. - Дитцер еще раз опасливо взглянул на фотографию и по склонности своей к логичным суждениям добавил: - Она же висит в нижнем белье, разве могут при этом быть на ней варежки?

- Ваши солдаты ее раздели, разули и водили босую по снегу. А до этого она была одета. И вот нам бы очень хотелось узнать: были у нее зеленые варежки или нет?

- Верьте мне, господа офицеры, - взмолился пленный, - я к этой казни не имею никакого отношения...

Его отправили в штаб дивизии, а полк стал готовиться к преследованию противника. Колокольцев вызвал Ромашкина, приказал:

- Вы, голубчик, пойдете за немцами раньше всех. Как только батальоны нажмут с фронта, постарайтесь проскочить в глубину и разведайте: нет ли у противника промежуточных рубежей, минных полей, в каком состоянии мосты, дороги.

Из блиндажа начальника штаба Василий вышел вместе с Люленковым. Капитан посоветовал:

- Ты, Ромашкин, не жди, когда батальоны ударят. В тыл идти лучше до начала атаки. Когда перестрелка начнется, можешь потери понести.

Ромашкин согласился с этим. Если немцы оставят здесь только прикрытие, проскочить нетрудно.

- Я возьму с собой весь свой взвод, - сказал Василий. - Вам на всякий случай оставлю несколько разведчиков во главе с сержантом.

- Правильно! - одобрил Люленков. - И Жмаченко там делать нечего, он со своим хозяйством пусть к штабу пристроится. Кстати, подыщи там место и для штаба полка - мы здесь тоже не задержимся. Ради такого дела попрошу, чтобы дали в помощь тебе саперов.

- Хорошо бы взвод сержанта Епифанова, я с ним уже работал.

- Ладно, схлопочу Епифанова, - пообещал Люленков.

В глубине души он ревниво относился к успехам и славе Ромашкина. Искренне сожалел, что теперешнее служебное положение не позволяет самому ходить на задания. Убежден был, что если уж у этого юнца все так хорошо получается, то у него-то - человека куда более сведущего в делах разведки, - получилось бы и получше. Но при всем том капитан всегда помогал Ромашкину чем только мог.

К ночи ромашкинский взвод, усиленный саперами, перебрался в первую траншею. Конечно, туда, где располагалась рота Казакова. Там все уже были готовы к движению вперед. Бойцы, туго подпоясанные, с "сидорами" на спине и противогазными сумками, набитыми всяческим солдатским, скарбом, с нетерпением ждали сигнала. Преследование - это не прорыв долговременной обороны, когда приходится под огнем артиллерии идти на вражеские пулеметы. Тут лишь бы столкнуть прикрытие...

Казаков тоже позавидовал Ромашкину.

- Вы как вольные птицы, лети куда хочешь! Не то что я, грешный: граница справа, граница слева, на такой-то рубеж выйти в десять ноль-ноль, на такой-то к пяти ноль-ноль.

- Зато ты теперь большое начальство, - пошутил Ромашкин.

Казаков пропустил шутку мимо, сказал серьезно:

- Слушай, Ромашкин, а если набрехал твой фриц? Если никакое там не прикрытие, а главные силы нас встретят?