Маркиз и Жюстина - Олег Волховский

Кроме США, смертельную инъекцию применяют на Филиппинах, в Тайване, Гватемале и Таиланде. Эксперименты со смертельной инъекцией проводились в Китае.

Случайно ли Штаты оказались в столь милой компании? Чего еще ожидать от страны, где рабство было отменено на четыре года позже, а наказание за гомосексуализм на десять лет позже, чем в России?

В наших родных пенатах при Совке убивали выстрелом в голову, говорят, наклонив осужденного над унитазом, дабы не испачкать пол. Потом, правда, построили специальную камеру для казней. Ни священника, ни адвоката, ни журналистов не полагалось, а все присутствующие давали подписку о неразглашении – так что земля полнится слухами. И я искренне рад, что сейчас в этом вопросе мы с Европой, а не с Гватемалой и Таиландом.

Маркиз де Сад был принципиальным противником смертной казни, что всегда удивляло его позднейших биографов. Действительно, странно ожидать этого от человека, который так любил описывать убийства в своих произведениях.

Однако, призвав в своей «Философии в будуаре» к «безоговорочной отмене такого зверства, как смертная казнь», он после этого начинает оправдывать все возможные преступления, видимо, представляя себя на эшафоте скорее в роли осужденного, чем палача.

Впрочем, «Философия в будуаре» была опубликована только в 1795 году, а в 1793, заседая в руководстве парижской секции Пик вместе с Робеспьером и сочиняя воззвания и речи, маркиз де Сад восхвалял Марата и проклинал Шарлотту Корде, старательно смазывая заржавленный от крови нож гильотины, уже занесенный над его головой.

Но историки так и не обнаружили фактов, доказывающих, что комиссар Сад участвовал в революционных репрессиях. Похоже, основоположник садизма не имел отношения к пыткам и арестам 1792–1793 годов, несмотря на широкие возможности. Зато работал в комиссии по благотворительности и здравоохранению.

В конце июля 1793 года гражданин Сад уже председатель секции Пик. Но не проходит и месяца, как он оставляет свой пост. О причинах пишет следующее: «Они пытались заставить меня поставить на голосование жестокую, бесчеловечную резолюцию. Я так и не согласился. Слава богу, все это позади».

Вероятно, казни, поставленные на поток и превратившиеся в человеческую мясорубку, уже стали столь обыденны, что не вызывали у Сада ни малейшего эротического возбуждения.

Сам писатель дважды удостаивался смертного приговора. Первый был вынесен в 1772 году после скандала в публичном доме. Маркиз де Сад накормил нескольких проституток современной ему виагрой – конфетами со шпанскими мушками – и несколько переусердствовал. В результате девушки почувствовали «легкое недомогание», и им понадобился врач. Хотя никто не умер, а эксперты установили, что в конфетах не было никакого яда, де Сад был обвинен в предумышленном отравлении и приговорен к отсечению головы. Было и еще одно обвинение: содомия. Во Франции XVIII века за нее полагалось сожжение на костре. Поэтому обезглавленное тело маркиза должны были сжечь. Его практически приговорили к двум смертям, почти как английская «квалифицированная казнь» – два в одном.

Но маркиз был в бегах, так что дело закончилось символической казнью: изображения де Сада и его лакея Латура, участвовавшего в его похождениях и приговоренного к повешению, сожгли на площади Проповедников в Эксе.

Второй смертный приговор относится ко времени, когда его трудно было избежать. Между гражданином Робеспьером и гражданином Садом наметились серьезные разногласия. По одной версии, Сад был обвинен в умеренности и излишнем милосердии, по другой – патриоту Саду испортил жизнь его последовательный воинствующий атеизм, в то время как Робеспьер назвал погромщиков церквей «изменниками и агентами врагов Франции», а Эбер, весьма усердствовавший по части смазывания гильотины, посоветовал всем читать Евангелие.

Так или иначе, 8 декабря (18 фримера) 1793 года гражданин Сад был арестован и вскоре приговорен к смерти как бывший аристократ и пособник врагов революции. По иронии судьбы казнь была назначена на 27 июля (9 термидора) – тот самый день, когда произошел переворот и Робеспьера арестовали. То ли революционерам было не до гражданина Сада, то ли из-за неразберихи в делах, то ли из-за хлопот его возлюбленной Сансибль, имевшей связи в Конвенте, но маркиз был спасен и спустя два с половиной месяца выпущен на свободу и полностью реабилитирован.

Тогда в Париже появилась странная мода. Дамы носили на шее тонкие красные нити, символизировавшие след от ножа гильотины – явный садомазохистский фетиш. Уж не случился ли у французов коллективный сабспейс?

Кабош явился вечером, к этому времени я уже успел проведать Жюстину.

Он сел рядом с кроватью. Белый казенный халат накинут на плечи и слишком мал для них, ручищи сложены на коленях.

Посмотрел вполне врачебным взглядом.

– Как ты? – тихо спросил он.

– Вполне. Это ты нас сюда привез?

– Да. Я подождал тридцать шесть часов, как договорились, потом позвонил. Глухо! Поехал к вам. Снял иглы, вколол тебе хваленый кофеин – бесполезно. Жюстине не решился. И отвез сюда.

– Ладно, живы, – сказал я. – Спасибо.

Он устало улыбнулся.

– Не моя заслуга. Ну а вы где пропадали?

И я рассказал нашу историю.

– Фашисты твои американцы, – резюмировал он, когда я закончил описание смертельной инъекции. – Революционный выстрел в голову гораздо милосерднее.

Я усомнился. Чикатило, говорят, расстреливали в камере с некрашеными стенами и окошечком, через которое можно целиться. Заводили человека внутрь и стреляли в затылок. Он умер не сразу. Когда лежал в луже крови, к нему подошли врач и прокурор. Его последними словами было: «Я не думал, что это так долго».

– Туда ему и дорога, – поморщился Кабош.

– Конечно, не буду спорить, но за его преступления расстреляли еще двоих.

Выписались на следующий день. Кабош отвез нас домой. По дороге заехали в магазин за жратвой и выпивкой: нам с Жюстиной – «Цимлянское», Кабошу – водочка. И правильно – в осиротевшем холодильнике обнаружился только заплесневелый кусочек сыра.

Я не помню, что меня разбудило. Еще темно, часов пять-шесть. Я встал и вышел из комнаты. На кухне почему-то горит свет. Я открыл дверь и застыл на пороге.

За столом, сцепив руки перед собою, сидит Небесный Доктор. В черном костюме-тройке, черной рубашке, прическа гладкая и строгая – никаких богемных вольностей первого визита.

Поднял голову, посмотрел на меня. Глаза холодные и спокойные. Тонкие правильные черты лица – как же меняет человека прическа! Игорь из нашего сна.

– Заходи, Маркиз, заходи. Садись.

Сажусь напротив.