ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА - ЛЕОНИД ГРОССМАН

– Ты не прав, отец, – мадмуазель Катрин, на мой взгляд, во многом напоминает свою младшую сестру. Цвет лица, осанка… И затем, ты забываешь, что, ставши братом Натали, я тем вернее могу сделаться ее другом… Лишний шанс на победу!

– Какой ужасный мезальянс, – сокрушенно покачивал головой первый знаток европейских родословных. – Ведь Гончаровы купеческого рода… Этого ли достоин потомок Гацфельдов и Рейтнеров, носящий одну из самых блистательных фамилий Нидерландского королевства?

– Ба, Париж стоит обедни, – продолжал смеяться д'Антес, – поверь мне, госпожа Пушкина стоит даже брака с мадмуазель Гончаровой…

Но посланник был мрачен. Женитьба д'Антеса была для него страшным ударом. Так стареющая и страстно влюбленная женщина воспринимает брак своего любовника. Это всегда крушение личного счастья, самопожертвование, начало заката.

Д'Антес был первой и последней страстью барона Геккерна. До него он знал только развлечения, греховные наслаждения, изощренность и фантастику разврата. Порок, создавший глухую и темную славу нидерландскому посланнику, был приобретен им еще в его флотские годы. Он процветал в экипажах кораблей дальнего плаванья, на которых юный Луи-Борхард служил юнгой. С тех пор он сохранил вкус к матросам, прислужникам портовых таверн, уличным торговцам. Как многие сластолюбцы, он охотно спускался с высоты своих утонченных привычек в грубый быт конюхов, егерей, цирюльников, лакеев. Это взнуздывало его утомленную чувственность и обостряло его эмоциональную пресыщенность, но с годами оставляло, как всякий тайный порок, густой осадок разочарования и стыда. Начинало тянуть к настоящей влюбленно-

221

сти, к изящному и чистому роману. Так какой-нибудь морской офицер, познавший продажных женщин всех цветов и мастей, мечтает о юной английской леди и женится на титулованной красавице.

Роль эту выполнял в жизни Геккерна молодой французский аристократ, случайно повстречавшийся ему в одной из дипломатических поездок. Белокурый и светлоглазый Жорж д'Антес, с его гибким станом и крепкими мускулами, с женственными движениями и силою юного воина, сразу ослепил и увлек его. Как последняя осенняя страсть, влюбленность барона Геккерна захватила его целиком и связала навсегда. Предстоящий брак наносил непоправимый удар его позднему счастью.

И вот тогда в голове рассудительного дипломата возник безрассуднейший план, надолго прервавший ход его политической карьеры.

«Если уже терять Жоржа, то со смыслом, – рассуждал барон. – Он обожает первую красавицу в Европе, а должен жениться на этой метле. Госпожа Пушкина во всяком обществе окажет честь своему мужу, укрепит его положение, будет содействовать его успехам. Ни для кого не тайна, что император в нее влюблен. Какие пути, какие возможности для нас обоих!»

Предстоящий переворот в жизни Жоржа помрачил отчетливое и дальновидное мышление нидерландского посланника. Умный и находчивый политик стал непоправимо ошибаться. Первую грубую ошибку он допустил, написав письмо Наталье Николаевне Пушкиной.

В семейных архивах сохранился черновик этого документа:

«Сударыня, я вдвое старше вас, и это дает мне право говорить с вами, как отцу с дочерью. Я надеюсь, что вы не откажете выслушать меня внимательно и вникнуть в ту тяжелую драму, которую вы, быть может невольно, зародили в лоне моей семьи.

Вы знаете, что сын мой – единственное счастье моей жизни – уже два года живет мечтою о вас. Это благородное и сильное чувство до сих пор не встретило с вашей стороны достойного ответа. Между тем вы не можете скрыть ни вашей душевной растроганности перед такой рыцарской преданностью, ни вашего глубокого волнения перед этой возвышенной страстью. Отдайтесь же вашему влечению, прекратите напрасную борьбу, не пытайтесь отвращать неизбежное! Подумайте о великих страданиях, причиняемых вами безумно любящему вас сердцу, и

222

не испытывайте судьбы, – знайте, что сын мой близок к самоубийству, что он тяжко болен и медленно умирает от любви к вам. Подумайте, нет ли в жизни обязанностей стоящих выше супружеских? И не следует ли расторгать неудачные браки во имя верховного закона великого чувства? Вдумайтесь в это и решитесь порвать с печальным прошлым, чтобы смело начать новую жизнь, полную любви, роскоши и свободы. Осчастливьте себя и верните мне моего сына.

Молю вас взвесить и принять все, что с отеческим чувством вам советует ваш покорный и преданный слуга

Б. де Г.»

Ответа не последовало. Но вскоре барон Геккерн получил известия из дома Пушкиных.

IV

– Пакет из нидерландского посольства, господин виконт.

Мне подают записку на голландской бумаге с рельефным львом, потрясающим мечом и стрелами. Спешное приглашение от барона Луи фан Геккерна.

Я еду на Невский. При свете канделябров переливается эмаль табакерок, перламутр ларцов и стекло венецианских бокалов. В широких деревянных квадратах поблескивают омары и устрицы под ниспадающими гроздьями винограда и тяжело виснет пернатая дичь над синими камбалами и багровыми тушами. Анатомы в широкополых фетрах и каноники в просторных рясах угрюмо глядят из глубокого сумрака портретных фонов.

– Друг мой, у нас беда, – встретил меня посол в состоянии крайней встревоженности.

– Что-нибудь в полку с Жоржем? – осведомился я.

– Хуже, гораздо хуже. Садитесь и слушайте.

Он пододвинул ко мне коробку с сигарами и смочил виски своими крепкими и сладкими духами.

– Сегодня в три часа как снег на голову приезжает ко мне или, вернее, к Жоржу один наш отдаленный знакомый – штабной офицер Россет. Это брат известной красавицы фрейлины, вышедшей теперь за одного из чиновников Нессельроде, некоего Смирнова. Вы их не знаете, они уже с год в Берлине. Узнав, что Жорж дежурит в полку и вернется домой не раньше завтрашнего дня, он

223

вручил мне для передачи сыну форменный картель – от кого бы вы думали? – от Пушкина… Это было действительно неожиданно.

– Россет, – продолжал посланник, – подтвердил вызов и просил меня безотлагательно дать ответ.

– И вы согласились?

– Я немедленно же отправился к Пушкину. Разговор с Россетом давал мне право взять на себя представительство Жоржа в этом деле. Не будь этого обстоятельства, я был бы скован и не мог бы действовать от имени адресата письма, которое, как вы понимаете, я не был уполномочен вскрывать. Но устная беседа разрешила все затруднения. Я заявил Россету, что, узнав от него содержание письма, считаю себя вправе как отец распечатать его и отвечать за моего сына…

– Но чем был мотивирован вызов?

– В письме – ничем. Вот вам эта записка. Как видите, голый картель в безукоризненно учтивой форме. Пушкин, очевидно, не хотел передавать бумаге свои интимные соображения. Вот почему он и прислал приятеля, давшего, правда в крайне сдержанной форме, некоторые объяснения.

– Чем же он объяснил этот внезапный взрыв?

– В последнее время, по его словам, имя Жоржа де Геккерна в высшем обществе стали сочетать с именем госпожи Пушкиной. Будучи глубоко убежденным в безосновательности подобных слухов, муж считает все же необходимым довести до сведения д'Антеса, что он не допустит, чтобы имя его жены было сопряжено с чьим бы то ни было именем…

– Так что причина вызова – светские пересуды, в которые сам Пушкин не верит? Что за бретерство!

– Я до сих пор ничего не могу понять. Но все же я немедленно отвечал Россету, что долг чести заставляет меня принять безоговорочно от имени сына сделанный вызов. Я просил его сообщить Пушкину, что я через час заеду на его квартиру для некоторых личных объяснений.

– И Пушкин принял вас?

– С обычной своей вежливостью, но несколько холодно. Не имея еще определенного плана действий, я решил пока выиграть время. Остерегаясь каких бы то ни было уверений или просьб, я ограничился указанием на необходимость отсрочить дело хотя бы на день ввиду вынужденного отсутствия Жоржа. Я присовокупил, что не оставляю надежды на новый спокойный пересмотр всего

224

этого дела Пушкиным и на перемену его решения. «Я согласен отсрочить нашу беседу до завтра, – отвечал он, – но мнения своего не переменю…» С этим я и уехал. Он беспомощно откинулся на спинку кресел.

– И вот вы видите меня в состоянии полной растерянности. Как быть, как предотвратить этот ужасный шаг, который может вдребезги разбить жизнь и карьеру Жоржа и чрезвычайно чувствительно ударить по всей моей долголетней незапятнанной деятельности? Вы друг и брат моего сына, я решил в его отсутствие посоветоваться с вами. Как вы смотрите на все это? Как бы вы поступили на моем месте?…

Я постарался сообразить всю обстановку события и наметить какие-нибудь решения.

– Не покажется ли вам, барон, правильным откровенно рассказать обо всем этом Пушкину? Он человек сердца и, вероятно, будет тронут вашим волнением и горем. Вы же, как отец, имеете право на искренность в таком деле…