ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА - ЛЕОНИД ГРОССМАН

Мне показалось, что лицо ее чуть заметно преобразилось. Оно было так же спокойно и величественно, но стало живее и человечнее. Какое-то еле уловимое выражение сердечного волнения неожиданно согревало ее рассеянный взгляд и бесстрастную улыбку. Мифологическую героиню сменила женщина. Под белой тканью летнего платья ее мраморный торс, казалось, впервые шевелился тревогой и смутным желанием, а чуть тронутое золотистым загаром лицо радостно раскрывалось свежим дуновениям морского ветра и бодрящим утренним лучам северного солнца. На сверкающем и зыбком фоне моря оно казалось еще свежее и ослепительнее, чем под искусственными лучами хрустальных шандалов и бронзовых люстр.

В двенадцатом часу «Ижора» распустила пары и дала сигнал к отплытию. Вслед за передовым кораблем двинулась наша «Александрия», а за ней вся флотилия пироскафов, яхт и катеров, увозящая петербургских зрителей на редкое зрелище морского парада. В сопровождении гребных баркасов, парусников и паровых судов мы плыли на близком расстоянии от «Ижоры» и сквозь подзорные трубы могли отчетливо видеть все происходящее на палубе царского судна.

У самой рубки стоял император Николай. В круглой морской шляпе, без плюмажа и султана, но с козырьком и кокардой, в золотых морских эполетах на черном сюртуке, он изображал сегодня великого мореплавателя. Рядом, с телескопом и картой в руках, стоял морской ми-

207

нистр. В группе, окружавшей их, я узнал плотный корпус Чернышева, седую голову Баранта, сухопарую фигуру Дэрама, змеиный затылок Геккерна. Несколько сбоку, в стороне от этой группы, я заметил крохотную фигурку Нессельроде. Вице-канцлер блистал в ботфортах со шпорами и белых брюках с серебряными галунами. Вяземский с усмешкой указал мне на него.

– Как смешны эти низкорослые министры! Для России нужно еще физическое представительство в своих сановниках. Черт ли в этих лилипутах?

Под легкий западный ветерок мы неслись по металлическим волнам Финского залива. На палубе общество вскоре разговорилось, словно в салоне на Английской набережной. Жорж не отходил от группы старой Загряжской с ее молоденькими племянницами…

– Судьба кораблей бывает прелюбопытна, – занимал обычной болтовней своих слушательниц д'Антес.- Например, английский линейный корабль «Беллерефон». В каких сраженьях только он не участвовал, какие победы не одерживал! И вот именно ему пришлось отвозить Наполеона на остров Святой Елены… Теперь его корпус отвезен в Портсмут, в доки, на слом…

– Как грустна судьба Наполеона, – задумчиво произнесла Александрина Гончарова.

– Вы жалеете поджигателя Москвы, мадмуазель?

– «Хвала! Он русскому народу высокий жребий показал», – прочла она чуть нараспев неведомые нам стихи.

– О, в жизни Бонапарта было много забавного, – с легким хохотом рассказывал д'Антес. – Он как-то спросил одного неаполитанца: правда ли, что все итальянцы мошенники? «Non tutti,- отвечал тот,- ma buona parte»1.

– Буонапарте… хорошо, – одобрил свежий исторический анекдот князь Вяземский.- Каламбур отменный…

Все смеялись. Д'Антес, как всегда, развлекал общество и завоевывал сердца.

Идалия Полетика, громко смеясь, выражала свое восхищение веселому рассказчику. Катрин Гончарова, необыкновенно бледная, сжав сухие губы, с горящими глазами жадно слушала д'Антеса. Ее младшая сестра,

____________________

1Не все, но большая часть (ит.).

208

легко и воздушно вздымая свою прекрасную голову, внимательно всматривалась в лицо моего кузена застенчивым и нежным взглядом чуть-чуть раскосых глаз. Эта еле заметная неправильность в лице Пушкиной сообщала какую-то тревожную странность ее отточенному облику, фантастически преображала законченную безупречность ее черт и, может быть, вызвала данное ей прозвание «красоты романтической». Вслушиваясь в бойкую болтовню Жоржа, она словно любовалась им и, казалось, ласкала увлекательного собеседника своим неправильным, глубоким и благодарным взглядом. Неужели же трехлетняя страсть Жоржа была близка к победе? Неужели он сумел своей настойчивой преданностью смутить и взволновать это бесстрастное и неподвижное сердце?

Мы быстро неслись по серой зыби Финского залива. Бесцветные волны отливали вблизи темной зеленью, словно сталь – ржавчиной. Впереди выступали очертания острова Котлина с его батареями и крепостными сооружениями. Перед нами вырастал Кронштадт в граните своих батарей, среди дремучего леса мачт. Вскоре мы обогнули первые форты и вступили в линию военной гавани. Перед нами на рейде выстроился весь Балтийский флот.

Слегка покачиваясь на взволнованной поверхности и чуть поскрипывая снастями, плоские широкогрудые корабли с тонкой и крепкой паутиной своего такелажа вытянулись тремя линиями на несколько верст. В левом ряду стояли фрегаты и корветы, в правом бриги, яхты и шхуны, между ними двадцать шесть линейных судов. Из люков зловеще поблескивали на солнце тонкие стволы бронзовых единорогов и грозно разевали пасти сизые дула чугунных коронад.

Военный флот был развернут на страх врагам, в грозное поучение морским державам Запада. Впереди на малом рейде стоял под адмиралтейским флагом военный пароход «Геркулес». На шканцах – между средней и задней мачтой – был воздвигнут высокий помост, покрытый алым сукном с пышными свесами до самой палубы. На высоте его был установлен знаменитый ботик. Старинный русский челн, сколоченный из гнутых узких досок, напомнил мне гребной флот Христофора Колумба по старинным гравюрам кабинета эстампов. Бот был окружен стражей. Алые ступени помоста были заняты

209

почетным караулом гвардейского экипажа из гардемаринов, дворцовых гренадер и офицерских чинов. На нашей площадке продолжалась беседа.

– Что может быть лучше морских поездок? – восхищался д'Антес. – Как упоительно мчаться на какой-нибудь золоченой яхте по гладкому лону вод. Особенно вдвоем, не правда ли? – обратил он свой дерзкий взгляд к Пушкиной.

Та молча улыбалась, ласково и внимательно глядя ему в глаза.

– Вам приходилось много путешествовать по морю? – спросила с ноткой раздражения Идалия Полетика.

– О да, сударыня. Однажды в бурную ночь, на утлой бригантине, я переправился с итальянского побережья в Марсель, чтобы подготовить восстание верноподданных и доставить власть законной регентше Франции…

– Регентше?

– Ее высочеству герцогине Беррийской.

– О, вы, кажется, слишком ревностно служили ей, – вспыхнула глазами смуглая фрейлина.

– Моему богу, моему королю, моей даме – вот мой девиз.

– Кто же теперь ваш король и ваша дама, барон? – с вольтеровской улыбкой, кутаясь в шотландскую шаль, протянула Загряжская.

– Мой господин – император Николай, даму же мою не смею назвать…

Но тут же с развязной галантностью военного кавалера д'Антес склонил голову перед женою поэта.

Госпожа Пушкина продолжала безмолвно ласкать моего кузена своим загадочным взглядом.

Оглушительная пальба прервала эту сценку. Передовой корабль нашей петергофской флотилии, приближаясь к малому рейду, салютовал ботику тридцатью одним выстрелом. «Геркулес» двинулся на большой рейд. Наши суда последовали за ним в кильватере под непрерывные пушечные салюты.

Поверхность моря покрылась густыми клубами дыма. Общая картина кордебаталии местами скрывалась от нас летучими белыми завесами. Оглушительный грохот пальбы сотрясал наши суда. Церемониал, выработанный царем, тщательно исполнялся его адмиралами. Сухопутные войска, расставленные по бастионам кронштадтской гавани, при проходе ботика брали на караул и били поход.

210

На каждом корабле стража отдавала честь с барабанным боем, и экипаж, рассеянный по марсам и реям, оглашал воздух пятикратным «ура».

Я внимательно следил за эволюциями матросов. Быстро, согласованно и ловко карабкались они на грот-, фок- и бизань-мачты «Александрии». Однобортные куртки черно-зеленого сукна желтели крупными отметинами погонов, а черные лакированные кивера ярко сверкали на солнце скрещенными медными якорями. Уверенно и бодро работали гибкие мускулы, и мощные молодые голоса сливались в один протяжный хор многоголосого приветствия.

Между тем «Геркулес» обошел всю корабельную линию и стал на якорь против адмиральского корабля. Рядом стали «Ижора» и «Александрия». На ботике взвился старинный штандарт.

– Этот легкий нарядный корвет, – указал нам д'Антес на крайний корабль, – напоминает мне «Карла-Альберта», на котором регентша плыла в 1832 году к французскому побережью…

– Он был так же разукрашен флагами? – спросила Александрина.

– Гораздо лучше – он был весь в геральдических лилиях…

– Он несся к трону, а причалил к тюрьме, – назидательно произнесла Загряжская. – Вот коловращение земных сует!