ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА - ЛЕОНИД ГРОССМАН

234

тельной и воспаленной ноябрьской ночи – мое запоздалое оправдание.

К утру линия нашего дальнейшего поведения была у меня точно вычерчена. Я решил по возможности не скрывать в предстоящих переговорах моего отношения к делу.

В одиннадцать часов ко мне приехал секундант поэта граф Соллогуб.

Он был щегольски одет, немного позировал, очевидно изображая из себя представителя модного сословия «львов», говорил несколько величаво, растягивая слова и придавая легкую небрежность своим манерам и речи. Он сообщил мне, что пишет иногда от нечего делать, но отнюдь не намерен стать литератором.

Это был, в сущности, довольно занимательный светский собеседник, какие нередко встречаются в петербургских гостиных. В виде легкого вступления к нашей деловой беседе он рассказал мне, что еще в раннем детстве полюбил Париж, театры марионеток на Елисейских полях и хрупкие круглые вафли на бульварах. Он помнил, как отец его вернулся потрясенный из оперы и в ужасе рассказал об убийстве герцога Беррийского. Он вспоминал, как играл однажды в Тюильрийском саду, когда на средний балкон дворца вышел слонообразный старик, в синем мундире, с отвислыми эполетами, и обратился с речью к толпе: это Людовик XVIII объявлял народу о рождении наследника престола герцога Бордоского, впоследствии прозванного Генрихом V.

Несмотря на небрежный великосветский тон, Соллогуб проявил в дальнейших переговорах большую серьезность, умную распорядительность и сердечное участие к своему другу.

Я начал с того, что всю ночь не спал, раздумывая о предстоящем деле. Оно глубоко взволновало меня. Не будучи русским, я превосходно понимаю, какое значение имеет Пушкин для своих соотечественников, а может быть, со временем получит и для всей Европы. Необходимо сделать все, чтобы предотвратить великое несчастье.

Соллогуб горячо пожал мне руку. Он был тронут, по его словам, таким чутким отношением иностранца к величайшей русской славе.

– Наша первая обязанность, – продолжал я, – пересмотреть все документы дела. Только вчитавшись в

235

эти материалы, можно будет вывести правильные и разумные заключения.

Я развернул свою папку.

– Вот, во-первых, этот позорный анонимный пасквиль.

Когда я пишу эти строки, передо мной лежит эта роковая записка. На тонкой почтовой бумаге прямыми «полууставными» письменами, почти клинописно вычерчен смертный приговор поэту. До сих пор кровавая сургучная печать хранит кабалистический рисунок, изображающий раскрытый циркуль и пингвина у соединенных стропил на узком пере под пламенеющими языками с божьим оком. Что означает прописное А в центре этого штемпеля под нависшими кровавыми каплями двух огненных всплесков? Каков сокровенный смысл этих эмблем? В масонских ли ложах, в иезуитских братствах или в вентах карбонариев нужно искать разгадки этих знаков? Прямоугольный жирный штемпель петербургской городской почты странно контрастирует с таинственным ребусом сургучной печати. Будет ли он когда-нибудь расшифрован и нить разгадки приведет ли от этой хитрой криптограммы к неведомому автору зловещего патента, окровавившего анналы русской поэзии самой чистой, жертвенной и благородной кровью?

Мы перечли записку. Составленная по типу венской салонной игры, она целым рядом намеков, деталей и имен свидетельствовала о самостоятельной работе ее составителя. По безукоризненному французскому стилю и специальным историческим терминам можно было заключить, что эта мерзость исходила от лица высшего общества с широким научным образованием. Пушкин, как известно, заподозрил в ее авторстве барона Геккерна. Во французском посольстве мы имели основания считать ее автором министра народного просвещения Уварова.

Вот эта записка:

Кавалеры первой степени, Командоры и Рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великий капитул под председательством достопочтенного гроссмейстера Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно назначили г-на Александра Пушкина заместителем гроссмейстера Ордена Рогоносцев и историографом Ордена.

Непременный секретарь

граф И. Борх.

236

– Автор этого грязного памфлета заслуживает пощечины от руки палача, – сказал мне через три месяца в Париже Андрей Карамзин.

С чувством глубокой брезгливости мы перечли с Соллогубом эту гнусную пародию на орденскую грамоту.

– Понятно негодование Пушкина, – заметил Соллогуб.

– Но гнев его обращен на совершенно неповинных лиц, – отвечал я.

Мы прочли затем картель Пушкина, переданный барону Геккерну Россетом, и записку поэта, в которой он объявлял, что берет назад свой вызов ввиду дошедших до него слухов о женитьбе д'Антеса на его свояченице Катерине Гончаровой.

Последнее обстоятельство было полной новостью для Соллогуба.

– Но в таком случае, – воскликнул он, – все причины для поединка отпали! Ведь все устраивается как нельзя лучше…

– К сожалению, ваш доверитель держится другого мнения, – возразил я.

– Мы его уговорим, вы увидите, – с живостью воскликнул Соллогуб. – Я вижу, что все хотят удержать Пушкина от безрассуднейшего шага. И вы увидите, это нам удастся.

– Пока, как вы знаете, положение дела нисколько не улучшилось. Вчера я был у Пушкина с извещением, что мой друг готов к его услугам. Вы понимаете, что д'Антес желает жениться, но не может допустить, чтоб о нем говорили, будто он пошел к венцу во избежание поединка. Уговорите Пушкина безусловно отказаться от вызова, без всякой ссылки на городские слухи. Я вам ручаюсь, что женитьба состоится и мы предотвратим, может быть, большое несчастье.

До обращения к Пушкину Соллогуб хотел переговорить непосредственно с д'Антесом. Мы решили встретиться в тот же день в три часа в голландском посольстве.

Жорж, впрочем, почти не принимал участия в наших переговорах. Он настаивал только на безусловном отказе Пушкина от вызова без всякой ссылки на предстоящую женитьбу. Ввиду неопределенности положения он считал необходимым немедленно же условиться о поединке.

Мы тут же установили с Соллогубом все подробности

237

предстоящей дуэли,назначив ее на 21 ноября в восьмом часу утра, после чего секундант Пушкина написал ему следующую записку:

Я был, согласно Вашему желанию, у г. д'Аршиака, чтобы условиться о времени и месте. Мы остановились на субботе, так как в пятницу я не могу быть свободен, в стороне Парголова, ранним утром, на десять шагов расстояния. Г. д'Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил объявить о своем брачном намерении, но, удерживаемый опасением показаться желающим избежать дуэли, он может сделать это только тогда, когда между Вами все будет кончено и Вы засвидетельствуете словесно передо мной или г. д'Аршиаком, что Вы не приписываете этого брака расчетам, недостойным благородного человека.

Не имея от Вас полномочия согласиться на то, что я одобряю от всего сердца, я прошу Вас, во имя Вашей семьи, согласиться на это предложение, которое примирит все стороны. Нечего говорить о том, что г. д'Аршиак и я будем порукою Геккерна. Будьте добры дать ответ тотчас.

Прочитав эту записку, я одобрил ее содержание, но не дал ее прочесть Жоржу, опасаясь возражений с его стороны. Соллогуб позвал своего кучера и направил его с запиской к Пушкину.

Часа через два мы получили ответ поэта. Успокоило ли его то, что его требование было выполнено и поединок обсужден секундантами и наконец назначен, тронула ли его сердечная просьба Соллогуба, сумевшего найти в конце письма несколько задушевных и убедительных слов, но ответ поэта был неожиданно для нас благоприятен и миролюбив. Он выполнил условие, изложенное Соллогубом, решившись дать нам даже письменное заявление в том, что не приписывает брака д'Антеса каким-либо недостойным расчетам.

Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г. Ж. Геккерна на дуэль, и он принял ее, не входя ни в какие объяснения. Я прошу господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не существовавший, осведомившись по слухам, что г. Жорж Геккерн решил объявить свое намерение жениться на m-lle Гончаровой после дуэли. Я не имею

238

никакого основания приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека.

Я прошу Вас, граф, воспользоваться этим письмом по Вашему усмотрению.

Примите уверение в моем совершенном уважении

А. Пушкин

17 ноября 1836.

Соллогуб, прочитав записку, с чувством удовлетворения передал ее мне.

– Как вы находите? – спросил он.

– Этого достаточно, – отвечал я, и, не показывая записки д'Антесу, я поздравил его с предстоящим браком, все препятствия к которому отпали.

– В таком случае, – заявил д'Антес, – я прошу вас отправиться к Пушкину и передать ему мою благодарность за его готовность кончить нашу ссору. Выразите ему мою надежду, что мы будем встречаться с ним, как братья.