ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА - ЛЕОНИД ГРОССМАН

Я заметил на некоторых полках наших новейших авторов – Стендаля, Сент-Бева, Жюля Жанена. На столике перед диваном лежала раскрытой ваша «Гузла», дорогой Проспер, и я невольно зачитался трогательной жалобой супруги Гассана-Аги.

Еще минута, и я выполнял порученное мне дело.

Пушкин стоял передо мною, любезно протягивая мне руку.

Мы сели у письменного стола. Беседа началась не сразу. В нас обоих сказывалась напряженность необычного состояния. Мирные, вежливые, благожелательные собеседники петербургских гостиных и каменноостровских дач, мы неожиданно должны были уславливаться об убийстве. Несколько мгновений мы не могли прервать молчания.

Я впервые заметил, что Пушкин начинал стареть: морщины резкими чертами легли у его губ и глаз и словно рассекли в различных направлениях его высокий лоб.

229

Быть может, это явилось следствием заметного похудания его с лета. Волосы его, еще достаточно длинные, все же заметно редели, намечая легкую тонзуру старости и переставая виться. Серебрящиеся нити прорезывали края его бакенбард, начавшие седеть раньше головы. Выражение глубокой усталости усугубляло это общее впечатление.

При всей своей безупречной выдержке он был бессилен скрыть внутреннее смятение и душевную истерзанность. Бывают иногда страдания, принимающие такие невыносимо мучительные формы, что внешний облик человека весь видоизменяется. Даже сохраняя спокойствие, он как бы насквозь пронизан болью и не в силах скрыть ее от посторонних взглядов. Кажется, вы различаете в нем, словно сквозь опрозраченное тело, утомленно и медленно бьющееся сердце, превращенное в сплошную рану, пылающую мукою и медленно исходящую кровью.

Таким предстал мне Пушкин в тот памятный вечер. Вежливый и холодный, он умело сохранял свою обычную светскую манеру и мог еще усилием воли создать впечатление равновесия и самообладания. Но от внимательного взгляда не была скрыта рана, зиявшая в его измученном сердце.

Пауза встречи длилась недолго.

– Отсрочка, предоставленная вами в известном деле моему другу Жоржу де Геккерну, истекла, и он поручил мне передать вам, что он весь в вашем распоряжении.

Пушкин изменился в лице. При имени моего кузена он заметно побледнел. Гнев вспыхнул в зрачках его. Возмущение, казалось, заклокотало в нем и готово было бурно прорваться наружу. Сквозь тонкую внешность европейца на мгновение проглянул древний абиссинец, бурный и мстительный, с кипучей кровью и неукротимыми инстинктами.

Но европеец сдерживал хамита. Он словно медленно стыл в своем негодовании. Я заметил, что он продолжал пристально смотреть на меня, стиснув губы, но глаза его гасли. На мгновение он опустил веки.

И вот снова ясный и холодный взгляд. Губы приоткрылись, лоб разгладился, и голова вежливо наклонилась.

Победа одержана.

На заявление мое звучит в ответ спокойный и невозмутимый голос:

230

– Отлично, господин виконт. Я завтра же пришлю к вам моего секунданта для переговоров о материальной стороне дуэли.

VII

В этот вечер был большой раут в австрийском посольстве. Предполагавшийся у Фикельмонов бал был отменен по случаю придворного траура.

Накануне дворцовые скороходы разнесли придворным чинам повестку:

От двора его императорского величества через сие объявляется госпожам статс-дамам, камер-фрейлинам, фрейлинам и господам придворным кавалерам.

Государь император высочайше повелеть соизволил: по случаю кончины его величества бывшего короля французского Карла X наложить при высочайшем дворе траур на двадцать четыре дня с обыкновенными разделениями, начав оный с 13 сего ноября.

Посольство Людовика-Филиппа в Петербурге приняло молчаливо известие о смерти низложенного в 1830 году Карла X. Но императорский двор, верный принципам легитимизма, облачился в глубокий траур, прервав на целый месяц течение столичных балов и больших празднеств.

Собрание у Фикельмонов было все же многолюдно и оживленно. Австрийский посол сообщал последние известия, полученные им от своего правительства об агонии и похоронах Карла X. Молниеносная холера в несколько часов унесла последнего внука Людовика XV.

– Карл X – первый Капетинг, доживший до восьмидесяти лет, – сообщил свое историческое наблюдение Фикельмон. – За восемьсот лет это единственный правитель Франции, вступивший в девятый десяток.

– Но он вступил в этот возраст уже не будучи правителем Франции, – осторожно вставил Барант.

– Карл X умер законным королем, – довольно громко заметил Жорж де Геккерн, наклоняясь к своей даме.

В отличие от всего женского общества, облаченного в полутраур – черный креп на белом шелку, – Катерина Гончарова не хотела, видимо, омрачить своей радости

232

темным платьем и, как невеста, была вся в белом. Неофициально она уже считалась обрученной и сияла от счастья.

Близость Жоржа преисполняла ее нескрываемым восхищением.

Старый Строганов продолжал беседу о последней политической новости.

– Я помню, как в 1793 году покойный Карл X, тогда еще граф Артуа, приехал в Петербург к императрице Екатерине. Он был молод и красив. Эмигранты, кажется, сильно рассчитывали, что стареющая владычица севера не откажет ему в военных силах для обратного завоевания утраченного престола Бурбонов.

– Ему удалось добиться успеха при русском дворе?

– Он был превосходно принят самой императрицей и юным «великим визирем» Зубовым. Но наша матушка царица ограничилась лишь добрыми советами, письмом к английскому королю и поднесением странствующему принцу шпаги с алмазной рукоятью.

К двенадцати часам на раут приехал Пушкин. Как и во время утренней беседы, он был возбужден и гневен. Первым делом он отозвал свою свояченицу от д'Антеса и довольно сурово отдал ей какие-то предписания, по-видимому запрещая продолжать с ним разговор. Несчастная девушка имела совершенно убитый вид. С д'Антесом он еле поздоровался и на приветствие Жоржа отвечал дерзостью. Затем, очень холодно поздоровавшись со мной, он отошел в сторону с незнакомым мне щеголеватым юношей, которому довольно долго отдавал какие-то распоряжения. Речь, по-видимому, шла и обо мне, ибо юноша несколько раз во время пушкинских наставлений пристально всматривался в мое лицо, вдевая в глаз модное стеклышко на широкой тесьме. Все это не оставляло сомнений в теме их беседы. Поединок становился, по-видимому, неизбежным.

Только к концу вечера Пушкин подошел ко мне.

– Будете ли вы завтра с утра дома, господин виконт?

Я отвечал утвердительно.

– В таком случае, не откажите принять моего представителя, графа Соллогуба, чтобы условиться с ним об одном неотложном деле.

Я поклонился, и мы разошлись.

Между тем в углу гостиной обсуждались последние европейские новости. Виельгорский сообщал подробно-

233

сти о несчастном случае в Манчестере, стоившем жизни нашей юной певице Малибран-Гарсиа. Секретарь нашего посольства рассказывал Долли Фикельмон, что в Париже снова в моде тюрбаны и марабу. Госпожа Хитрово требовала от Баранта подробностей отставки Тьера и сведений о нашем новом премьере графе Моле. Европейская политика, моды и артистическая жизнь проносились легкими отражениями в собеседованиях петербургского раута.

Жорж предложил мне ехать в посольство, чтоб обсудить еще раз положение вещей.

– Я не могу понять, чего хочет от меня Пушкин, – говорил он мне в карете. – Связанный моим романом с Катрин, я делаю все, чтобы избежать несчастья и скандала. Но я, разумеется, буду стреляться, если меня принудят к тому. И тогда берегитесь! Жизнь свою я даром не отдам, я покажу им всем, что такое сен-сирский стрелок. Если меня доведут до крайности, они увидят, как легитимисты уничтожают своих врагов.

VIII

До утра мы перечитывали документы, относящиеся к делу, обсуждая все возможности. Положение было ясно: необходимо было устранить поединок, получив от Пушкина удовлетворительный отказ от него.

Я был встревожен не только судьбою моего кузена. Мысль, что в случае поединка жизнь Пушкина ставилась под смертельную угрозу, ни на минуту не оставляла меня. Лучший представитель русского просвещения, носитель славного имени, известного в Европе, мог теперь погибнуть, если бы мы не приняли всех мер предосторожности и не проявили бы крайней уступчивости. На нас могла бы лечь ответственность за непоправимый удар, за исторический акт неизмеримого значения. Я решил напрячь все свои способности дипломата и человека, чтобы отвести от знаменитого поэта ужасную угрозу преждевременной гибели.

Дорогой Мериме, на ваш прошлогодний вопрос у Тортони я могу с полным правом ответить ссылкой на эту ночь. В долгие бессонные часы я много и напряженно думал, стремясь найти способ отвести от Пушкина нависшую над ним смертельную опасность. В этой томи-