Четвертый Рим - В. Галечьян

Юноша понимал, что следовало перейти к более активным действиям, но не решался, будучи совершенно неподготовленным к возникшей ситуации и к тому же боясь потерять найденную трепетно-доверчивую связь с Линой. Он даже был чем-то благодарен брату, и не подумавшему оставить их вдвоем.

12. ТИПЫ РЕЧИ

По настоянию Пузанского, преодолевая громадное собственное нежелание, Луций вынужден был посетить заключительную лекцию по римской риторике. Магнитофон вел ее с обычной своей страстностью и темпераментом.

— В «Октавии» Нерон совершенно справедливо опасается силы женской слабости.

Луций вспомнил жест Лины, протягивающей ему ладошку, выкуп-браслет, громадные доверчивые глаза, ласковые нежные губы, прямоту и обидчивость на кажущееся девочке несправедливым и не поверил опытному императору. Он не опасался силы слабости, спасшей его. Юноша снова закрыл глаза, чтобы лучше вспрмнить Лину, и девочка появилась вновь. Как ни в чем ни бывало они продолжали прерванное путешествие.

Луций взял Лину на руки и перенес через порог. Он вспомнил, как возгордился своей пещерой, взглянув на нее глазами Лины, и на сердце стало тепло и радостно от одной этой мысли. На этот раз кровать была свободна, и он опустил Лину прямо на нее. Луций обнял девочку, и она доверчиво прижалась к нему. Пальцы юноши неумело спускали платье с плеч, а губы целовали каждое новое место, открывающееся на обнаженном загорелом теле. Вот его губы коснулись чашечек крепких белых грудей с ярко-красными кнопками сосков. Не выдержав напряжения, девочка опрокинулась на кровать, и Луций еще крепче прильнул к ней… И тут невероятной силы взрыв в ягодицах подбросил Луция над столом…

— Теперь будем говорить о различных тип-вид-ма-нер-ах речи: величав-изящ-скуд-мощ-н-ом, а также среднем, смешанном.

Речь окажется выдержанной в величавой манере, если к каждому предмету приурочить самые цветистые, точные, необычные слова, возвеличив-сострад ающие украше-выраже-ния.

Средняя манера заключается в менее высоком достоинстве не совсем низких повседневных слов. Этот стиль представляет собой мастерский, замечательно отшлифованный род красноречия, наименее напряженный, наиболее привлекательный в ораторском искусстве.

Цветистый изящный тип предполагает шутли-в-есел-о-преле-сть содержа-выраже-ния краткости, красоты фигур ненапряженной обезьяны:

О легкий ветер, о мягкий Зефир.Ты на облаке нес эфирным путемИфигению в день, когда Дева ееС жестких своих унесла алтарей, —И эту умчи несчастную тыТуда, где стоит стройный Тривии храм!

Луцию вдруг привиделась Лина, вылетающая из окна его кельи. Шлейф ее платья распушился и стал похож на хвост, а сама девочка превратилась в белоснежную птицу с меховым воротничком вокруг шейки — это из боа, в котором я ее видел, отметил про себя Луций, и золотым обручем на головке — а это на самом деле браслет, догадался юноша. Впрочем, он не долго предавался раздумьям. Сдерживаемая все занятия сила любви взметнула его из-за стола, и Луций взмыл вдогонку за девочкой.

Лина обернулась и призывно замахала то ли крыльями, то ли широкими рукавами платья. Луций радостным кличем ответил на зов. Они прижались друг к другу так, что казалось само дыхание стало общим, и так парили над зубцами кремлевской стены, куполами церквей и пели от счастья. Весь мир был перед ними, весь мир был подвластен им, они были всем миром. Ни богов больше не было, ни Эринии злой.

«Я тот легкий ветер, тот мягкий Зефир, — хотелось кричать Луцию, — который на облаке понесет тебя эфирным путем. Я тот соловей, чьи слезы радости будут вторить твоим слезам!»

Но, видно, не пришло еще время их любви, упорхнула от Луция птица, и он тяжело свалился на свое место прямо к словам:

— А те, что стремятся к серьезной ораторской манере, сбиваясь с пути, расплываются в туда-сюда колеблющейся, ничего не охватывающей бессодержательности…

Но и на этом не остановился мерзкий диктор и снова завел свое:

— Рядом с изящным имеется безвкусный стиль, проявляющийся в содержании, словарном составе, сотадеях с их изнеженностью, разбит-вольн-ых размерах:

О, когда бы судьбаСоловьиньи мне подарила крыла!Сбросив тяжесть тоски, улетела бы яНа пернатых крылах от мрачной толпы,От жестокой вражды, от кровавой резни,Среди тонких ветвей в безлюдных лесахЯ сидела б одна, и жалобный мойРопот лился кругом из печальных уст.

Когда нечто великое излагается ничтож-без-жизнен-скуд-ными словами получается пошлая, вульгар-разговор-ная, сухая речь. Часто предметы, сами по севе красивые, кажутся неприятными вследствие выбора слов для их обозначения.

Как мы могли убедиться в нашем курсе: божественная сила речи наводит радость, отвращает печаль, потому что мощь заклинания, соприкасаясь с человеческой мыслью, обманом убеждает, очарованием переиначивает ее. Ритор своим красноречием ведет за собой слушателя, давая слабому аргументу перевес над сильным, разрушая старые нормы морали, этики, ставя на их место понятие уместности и соответствия политическому моменту. Эти правила античности, различнейшим образом комбинируемые, собственно и должны служить предметом подражания.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОЛОГ

Прихожане не сразу сообразили, как поступить с телом отца Климента. В конце концов решили положить в гроб и держать на улице на морозе сорок дней, дожидаясь возвращения души. Только горячая любовь к покинувшему их священнику помогла раздобыть доски и сколотить некое подобие ящика. Они отпели тело и присыпали гроб землей, дабы не привлекать излишнего внимания. Никаких специальных постов не выставлялось, но в любое время суток кто-нибудь постоянно дежурил у захоронений.

На сороковой день ящик внесли в церквушку и положили в придел. Немногие оставшиеся верными общине прихожане расселись вокруг трупа и принялись молиться Христу. Бурят молился Будде, а даосист Ван общался с Лао Цзы. Отец Климент совершенно не изменился, только зарос волосами и с щетиной на щеках лежал спокойно и благостно, как человек, отдыхающий после честно исполненного долга. Вокруг раскрытого ящика горели заранее заготовленные свечи, висели иконы, бурят притащил статуэтку Будды, а китаец картинку с изображением Лао Цзы верхом на черном быке. Танцовщица, которую обхаживал Ван, поднялась и запела псалом высоким чистым голосом.

Высок над всеми народами Господь; над небесами слава Его.Кто, Как Господь, Бог наш, Который, обитая на высоте,Приклоняется, чтобы призирать, на небо и на землю;Из праха поднимает бедного, из брения возвышает нищего,Чтобы посадить его в князьями, с князьями народа его;Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях.Аллилуия!

Буддист, проявляя свою любовь к отцу Клименту, взял тело его за руку и так заговорил:

Во время блужданий в одиночестве, вдали от преданных друзей,Когда пустые, отраженные облики собственных мыслей появляются перед тобой,Да удостоят тебя Будды своей милостьюИ рассеют страх, ужас и трепет.Да избавят тебя от страданий божества-хранители.Да защитит тебя, молю Сострадательный.

Ван, завидуя буддисту, принялся лихорадочно грызть ногти, подыскивая цитату из Лао Цзы, но не успел подобрать ничего подходящего. Ему показалось, что отец Климент моргнул. Недоверчивый китаец решил проверить себя и упустил момент. Воскресение отца Климента открылось уже всем.

Священник вначале недоуменно осмотрелся, вновь открыл глаза, усмехнулся привычному окружению, пошевелил пальцами, почувствовал их работу, поочередно напряг левую руку, ноги, туловище, шею, мускулы лица, правую руку, расслабился в той же последовательности, войдя в мертвую позу — «шавасану», затем поднялся в воздух и в рекомендуемом положении — вперед ногами — переместился на свое обычное место, опустился на подстилку, принял позу «лотоса» и сказал: «Приступим к занятию!»

Однако не так просто оказалось собрать верующих. Ошеломленные ожидаемым, но все же невероятным воскрешением священника, они разбежались по углам церкви, где застыли в ужасе и тоске.

Увидев страх и смятение в тех, от кого он мог ожидать только радость и ликование, отец Климент не огорчился. Он хорошо знал человеческую природу и решил согреть дух и тела своих прихожан. Повелительным жестом священник заставил паству подтянуть к центру зала подстилки, и те, стеная и кашляя, с трудом приняли позу «лотоса» и впали в экстатическое состояние.