Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

шагом, мгновение за мгновением, теряя людей.

Каваллурий уже давно заметил среди русов кряжистого седобородого воеводу в блестящем остроконечном шеломе. И казалось стратигу: вот если он одолеет в жарком поединке этого воеводу, то и ход боя повернётся по-другому, его люди ободрятся, пойдут в атаку и сбросят русов в море. Ни мгновения не колеблясь, коршуном набросился Каваллурий на седобородого. Иванко – а это был он – шатнулся посторонь, но успел подставить щит, принимая удар вражеского меча. Они закружили по скользкой палубе, мечи скрещивались со скрежетом, извергая искры. Иванко бил сильнее, ромей отступал, изворачивался, норовя ударить искоса, сбоку.

И удача, казалось, улыбнулась Каваллурию. Соскочила одна из пластин кольчужного оплечья Иванки, резкая боль сковала его руку, тёплая липкая кровь заструилась по панцирю. Но, стиснув зубы, взмахнул Иванко пораненной рукой. В удар этот вложил он весь остаток сил. С перерубленным наискось лицом ромей повалился на дощатый настил палубы, Иванко увидел даже, как зубы его свалились в горло.

Ещё что-то прохрипел Каваллурий, дёрнулся в предсмертной агонии, бессильно шевельнув холодеющими перстами.

Иванко стоял, прислонившись спиной к высокому борту, над бездыханным телом стратига, и только сейчас начинал чувствовать, как глухими толчками бьёт из ноющего от боли плеча алая кровь.

Взор его затуманился, видел он ещё, как бегут по палубе русские ратники, как отступают, бестолково суетясь, ромеи и как грозные дромоны, разворачиваясь, обращаются вспять.

Подбежал запыхавшийся, разгорячённый схваткой Порей. Подхватив медленно оседающего воеводу, он говорил, весь ещё в восторге от одержанной победы:

– Четыре дромона ихних захватили, один пожгли. Будут ведать силушку нашу. Ты, воевода, потерпи. Щас прямь на ладью, рану твою поглядим, перевяжем, да и в Русь поплывём.

– А Любар? Где он?.. Любар? Жив ли? – спросил воевода.

Лицо его свело судорогой от резкой боли, он бессильно опустил голову на плечо Порея.

– Любар? – Порей внезапно вздрогнул.

Только сейчас с ужасом подумалось ему: как же это он о Любаре во время шторма и боя даже не вспомнил.

– Всё в руце Божией, воевода. Ну да, может, и спасся. Плавает он хорошо, да и Вышата – воевода бывалый. Выдюжат.

– Жаль… Мы им… Не поможем ничем, – пробормотал теряющий сознание Иванко.

Последнее, о чём воевода успел подумать с сокрушением: не Вышата, а он должен бы быть сейчас там, на суше, и вести ратников многотрудными болгарскими дорогами.

Обессиленного, впавшего в беспамятство воеводу отнесли на ладью и бережно уложили на мягкие кошмы.

42

Тело под чешуйчатой бронёй изнывало от жары, нестерпимый зуд одолевал до дрожи в членах, крупные капли пота заливали глаза. Катаклон мокрой ладонью смахнул с лица непрошеную влагу.

Впереди, сзади, сбоку – всюду окружала их сплошная завеса пыли, пыль хрустела на зубах, лица становились аж серыми, от зноя нечем было дышать. И была скачка – бешеная, беспощадная, как горячечный нервный надрыв, изо всех сил, с внезапной энергией страсти, с одной мыслью, одним желанием в голове – успеть, перехватить, не дать уйти.

Русы, около шести тысяч человек во главе с воеводой Вышатой, идут сейчас где-то болгарским берегом. Посланные истребить их отряды стратиотов гибнут один за другим. Дьявол, что ли, вселил силы в этих варваров?! Кевкамен злобно выругался. Почему-то ему вспомнился тот молодой дерзкий рус, Любар. Может, им снова суждено столкнуться друг с другом? Но на сей раз это будет не случайная встреча, и не разговоры станут они вести, а наступит час схватки, безжалостной, смертной, кровавой.

С моря подул лёгкий свежий ветерок, повеяло прохладой, и только теперь Кевкамен почувствовал страшную, сковывавшую мускулы усталость и ноющую тупую боль в спине. Сколько стадий неслись они, загоняя коней, по пыльным дорогам? Сразу и не ответишь.

Кевкамен оглянулся. Долгой змеёй растянулась по извивающейся тропе рать. В челе – когорта «бессмертных», посланные ему в помощь воины личной гвардии императора – катафрактарии, с ног до головы закованные в железо. И кони у них облиты бронёй, одни глаза недобро косят из-под намордников. О, как не завидовал Катаклон этим катафрактариям и их скакунам! На таком зное, и в тяжеленных доспехах! Тут не зуд, а кровавые ссадины покроют всё тело.

Навстречу из-за прибрежных курганов выскочил посланный вперёд лазутчик – болгарин, личный Кевкаменов слуга. В сжатой руке – нагайка, на голове – сбитая набок баранья шапка, дорожная вотола[137] вся перепачкана грязью.

– Тамо! – указал болгарин. – Под Варной они! Невдали!

Катаклон оживился. Он быстро перестроил войско: легион «бессмертных» поставил в центр, болгарских стратиотов – на крылья, к морю выслал отряд стрелков, приказав напасть на русов с тыла.

«Теперь они попадут в западню! – думал Катаклон с некоторым даже злорадством. – Будет чем обрадовать императора!»

Ладони патриция аж зазудели от нетерпения. Скорей бы налететь на этих русских варваров, вот так, вскачь, сминать их и рубить, рубить без пощады. Пусть знают, каково поднимать десницу на великую империю ромеев!

Помчали галопом, звонкий ветер плескал в лицо, у Кевкамена на душе стало вдруг легко, радостно даже, словно и не было тяжёлых часов многотрудной скачки, словно и боль в спине отступила, исчезла.

Вот они, русы, впереди, идут не торопясь, пешие, вот остановились, сомкнули щиты, ждут. Да, немного врагов на пути. И оборужены не все мечами и копьями, и ранены многие. Некоторые и в одних рубахах, без кольчуг. Тоже, воины! Да таких конница «бессмертных» растопчет вмиг!

Что произошло дальше, Катаклон не мог понять. Стена русов стала вроде прогибаться, поддаваясь натиску железных всадников, пятиться, но вдруг с единым яростным боевым кличем ударила, как натянутая струна, как пружина, как стрела, пущенная из печенежского лука.

И уже попадали с коней передние катафрактарии, беспомощно забарахтались на земле, путаясь в сбруе, а русы шли и шли, и мелькали перед лицом Кевкамена их копья, а ещё он видел бородатые, искажённые отчаянной яростью лица с перекошенными в крике ртами, и Кевкамена тоже охватила вдруг ярость; не помня себя, в каком-то горячечном слепом бреду, с остервенением рубил он мечом направо и налево, почти безотчётно, среди громового скрежета, криков и ржания обезумевших коней.

Конь патриция завалился набок, Кевкамен успел спрыгнуть и кубарем покатился по склону холма. Хорошо, рядом оказался телохранитель, подставленный им щит со звоном принял на себя удар вражьего меча. Патриций вскочил на ноги. Снова он рубил, уворачивался, прорывался куда-то вперёд, в суматошном неистовом кружении, около него поднимались и опускались мечи, сыпались сулицы и стрелы.

Слуга-болгарин крикнул в ухо:

– Засадной полк ударил! Стрелы пускают!

Кевкамен одобрительно кивнул.