Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

мечами и спафоваклиями – алебардами, шли этериоты в крылатых шеломах и турки-вардариоты в красных плащах и колпаках жёлтого цвета.

Несчётное число раз процессия триумфа останавливалась возле ворот, арок, храмов, на форумах, где базилевс выслушивал долгие пышные славословия. Наконец, на форуме Тавра с огромным обелиском Феодосия шествие разделилось. Базилевс направился к церкви Девы Диаконисы, где ему вместе с патриархом предстояла трапеза, полоняников погнали к Филадельфию, остальная же процессия двинулась вниз дальше по Месе.

Две огромные бронзовые руки, сплетённые наверху в виде арки, возвышались над входом в Филадельфий, и через эту арку должны были пройти те, кто обречён на казнь. Тот, кто оставался по эту сторону от рук, называемых «Руками Милосердия», ещё мог надеяться на пощаду, на снисхождение, те же, кто прошёл под ними, теряли всякую надежду спастись от страшной кары.

Пленных разбили на сотни. Любар с Вышатой оказались в передних рядах. Под злобные крики стражников и заунывное угрожающее гудение труб их едва не бегом погнали через ворота. Любара захлестнуло отчаяние, он оборачивался, ища глазами хоть малую зацепку, хоть какую-нибудь причину, чтобы задержаться тут, пусть на краткое мгновение. Но рослый страж грубо толкнул его, заорав:

– Скорей! Вонючий скиф!

– Крепись, друже! – Твёрдый голос Вышаты словно придал Любару сил. Они бегом миновали улицу, заполненную обочь ликующими толпами, и очутились на тесном Амастрианском форуме, окружённом рядами оружных этериотов.

На форуме зловеще пылали маленькие переносные горны, вокруг них суетились бородатые люди в таких же светло-голубых одеяниях, как и те, что шли за пленниками следом. Возле горнов лежали огромные толстые цепи. Такими, казалось, можно было и задавить насмерть.

– Помолимся, други! – обратился к товарищам Вышата. – Примем муки достойно, не дрогнув. Что бо ни творится, всё в руце Божьей.

И Любар после слов воеводы вдруг почувствовал в душе некое спокойствие, умиротворение даже, весь ужас увиденного схлынул, исчез, покинул его, он стал проникаться равнодушием к готовящейся им казни, одна мысль огорчала его в этот миг – никогда уже не суждено ему увидеть прекрасной Анаит.

Усилием воли Любар снова отбросил мысли о ней. Верно, не судьба. Что же бояться смерти, бояться мук? Сколько раз ходила смерть рядом с ним в походах, сколько раз бывал он ранен, сколько товарищей его получали в сраженьях тяжкие увечья! Видно, так уж выпало ему – лишиться очей в этом бесчеловечном ненавистном городе!

…Вот на форуме появился император, вид у него был мрачный и усталый. Если он порой и улыбался, то через силу, получалась вместо улыбки какая-то холодная презрительная ухмылка.

Тело автократора облегал багряный коловий[141], на челе его сверкала тиара, он спустился с коня и сел в золотую кафизму[142] на возвышении. По бокам кафизмы выстроились препозиты, патриции, магистры всё в тех же зелёных скарамангиях с золочёными львами. Место сзади заняли вооружённые мечами и алебардами спафарии.

Среди окружающих императора знатных лиц находился и Кевкамен Катаклон. Старик протоспафарий, будущий тесть, дорόгой не отставал от ставшего в одночасье знаменитым молодого патриция и прямо ел его восхищённым взором. Как же ему повезло! Этот юный герой желает взять в жёны его пересидевшую в девках некрасивую дочь!

Старый протоспафарий был счастлив и радостно улыбался, казнь русов становилась для него праздником и торжеством. Он никак не мог понять, почему Кевкамен хмур, молчалив и в ответ на его похвалу лишь слегка кивает головой. Неужели он так плохо воспитан, этот молодой армянин?! Все вокруг радуются, толпы ликуют, а он едет в шеренге патрициев как в воду опущенный!

Процессия ещё двигалась по Месе, когда вдруг из толпы вырвалась какая-то женщина в цветастом, сшитом из лоскутьев платье и бросилась под ноги коню Кевкамена. Патриций от неожиданности вскрикнул и резко натянул поводья.

– Кевкамен Катаклон! Молю тебя, останови это злодейство!

Обескураженный Катаклон узнал в женщине красавицу Анаит. Раскосмаченная, простоволосая, в жалкой одежде, она тем не менее оставалась прекрасной. Прекрасной и недосягаемой.

– Что ты несёшь, несчастная? Что я должен сделать?! Ты сошла с ума?! Уйди прочь с дороги! – вскричал Кевкамен.

– Катаклон, спаси! Спаси хоть одного! Я умоляю тебя! Спаси Любара!

– Какого Любара? – пренебрежительно повёл плечами Кевкамен. – Эй, стража! – окликнул он этериотов. – Уберите отсюда эту безумную! Уведите её прочь!

Два стражника в чешуйчатых бронях подхватили Анаит под руки и отволокли её в сторону от шествия.

– Будь ты проклят, патриций Кевкамен Катаклон! Да постигнет тебя такая же злая участь! – вырываясь, кричала Анаит вслед удаляющимся всадникам. Она не знала, не могла знать, насколько окажется права в своём предсказании.

– Что это за женщина? Кто она? Ты знаешь её, патриций? – спрашивал у Кевкамена, подозрительно щурясь, нетерпеливый протоспафарий.

– Нет. Я впервые вижу её, – соврал Катаклон.

– Похоже, она армянка.

– Может быть… Возможно, это дочь одной из прислужниц моей матери… Я не могу вспомнить. Извини, протоспафарий.

Кевкамен широко улыбнулся, рассеивая сомнения собеседника.

…Пылали горны. Бородатые помощники палачей одного за другим хватали пленников за плечи, валили наземь и придавливали цепями. Острым, раскалённым добела железом им выжигали глаза. Отчаянные крики ослеплённых тонули в грохоте и рёве ликующей тысячеголосой кровожадной толпы.

Любар, когда настала его очередь, отказался от цепей. Полным презрения жестом он отстранил бородачей и хладнокровно лёг на землю, на тёплый навоз, которым были покрыты каменные плиты форума. В последний раз в своей жизни взглянул он на ярко-синее, с россыпью белых кучевых облачков безбрежное небо, такое же, каким знал он его в счастливое беззаботное время детства. Через мгновение глаза его пронзила резкая, страшная боль, в воспалённом мозгу всё смешалось, он глухо застонал, сжимая зубы, стараясь не кричать и не дёргаться. После он смутно осознавал, как его поднимают, как ведут куда-то, чувствовал вокруг тошнотворный запах горелого человеческого мяса.

«Лучше б уж убили!» – пронеслось в голове.

Его волокли по каким-то ступеням вниз, над головой что-то громко звякнуло, и слышал он дальше только крики, стоны, хрипы товарищей и стихающий вдали восторженный рёв черни.

…Почти до сумерек продолжалось ослепление пленных. Император Константин застыл, вцепившись руками в подлокотники кафизмы, и с каменным неподвижным лицом наблюдал от начала до конца всё творимое. После он скажется больным и скроется от всего мира на несколько дней в своём излюбленном дворце Эвдом.

Некоторые сановники в ужасе отводили глаза от страшного зрелища. Это были лучшие люди империи ромеев, те, кого привела на эту площадь одна только тяжкая необходимость, те, усилиями которых держался на плаву в бурном море страстей корабль Ромейского государства.

Кевкамен Катаклон тоже относил себя к