Жемчужный узел - Дарья Прокопьева

тогда?

– Это из-за Инги. – Лизавета всхлипнула, задышала через рот, пытаясь подавить рыдания. – Мы дружили, а она… он ее…

– …казнил, – договорил леший.

Лизавета кивнула.

– Тебе ее жалко?

Снова кивок.

– Но ты же помнишь, что она девчонку убила?

Сердце кольнуло и отпустило. Она пыталась избегать мыслей об этом, но леший был безжалостен – говорил напрямик все, о чем она стремилась не думать.

– И все равно она не заслуживала смерти, – выдавила Лизавета сквозь слезы.

– Обе не заслуживали, – согласился леший, и от неожиданности Лизавета даже перестала плакать. – Но так уж в нашем мире все устроено: зло наказывается соразмерным злом.

– В моем мире не так, – пробормотала она, тыльной стороной ладони отирая лицо.

– В любом мире так, ты просто можешь этого не видеть. Мы всегда расплачиваемся за свои решения, злонамеренные и нет. Иногда на это требуется время, очень много времени. Порой даже нужно умереть, чтобы оценить весь размер воздаяния.

– Значит… Ярослава накажут за то, что он убил Ингу?

– Казнил, – поправил леший. – Но да, он уже сам себя за это наказывает.

Что он имел в виду, Лизавета не решилась уточнять. Леший же, убедившись, что его гостья более-менее успокоилась, молча направился дальше. Оказалось, идти было недалеко: по ощущениям Лизаветы, прошло от силы несколько минут, когда они остановились вновь, на этот раз – перед массивным раскидистым дубом, казавшимся чужеродным в сосновом бору.

– Лазать по деревьям умеешь?

Вопрос застал Лизавету врасплох. О таком не спрашивали у купеческих дочек в нежных платьицах – только у сыновей с вечно разодранными коленками. Девочкам была недоступна радость приключений, какие таил в себе всякий сад, да и дом тоже: взять хотя бы полные сокровищ темные чердаки, где так легко поверить в существование привидений!

Но нет, у Лизаветы были лишь куклы, музыка да исколотые иголкой пальцы.

– Понял. – Леший, похоже, все прочел по ее лицу. А в следующий миг взмахнул рукой, заставляя дерево удивительным образом измениться.

Теперь вокруг дуба вилась винтовая лестница, словно вырубленная прямо в стволе. Долго гадать о том, куда же она ведет, не пришлось: дважды описав круг, лестница оборвалась у основания едва ли не самого удивительного дома, какой только видывала Лизавета.

Начать с того, что он стоял на дереве. Почему-то у Лизаветы в голове не укладывалось, что грозный леший выбрал себе вместо жилья мечту любого мальчишки. Но, конечно, это был не обычный хлипкий шалаш, уместиться в котором могли от силы пара ребят. Нет, дом казался большим и надежным, а потому на ветвях держался исключительно чудом. Даже самый могучий дуб наверняка сломался бы под весом настоящей избы.

Когда Лизавета осторожно ступила на не внушавший доверия пол, тот даже не скрипнул.

– Располагайся, чувствуй себя как дома, – проговорил леший, удаляясь куда-то в дальние комнаты. – Переночуешь сегодня у меня, придешь в себя, а завтра со свежими силами…

Что, по его мнению, она должна была сделать завтра, Лизавета не расслышала. В нерешительности потоптавшись на пороге, она наконец поняла, что хозяин ушел надолго, и все же шагнула внутрь. Сердце кольнуло узнаванием: дом являлся едва ли не зеркальным отражением Ольгиной избы на берегу озера. Если подумать, ведь кто-то должен был ту избу сложить.

– Тебе чаю налить или чего покрепче? – раздалось издалека.

Она едва не поддалась искушению выбрать второе. Ужасно хотелось забыться – и выбросить из головы все произошедшее за день. Мысли об Инге и Яре больше не вызывали слез, а лишь наваливались на плечи тяжелым грузом. Лизавета вдруг отчетливо ощутила усталость. Веки разом потяжелели, колени едва не подогнулись – повезло, вовремя упала на край лавки.

– Понятно, крепче водички ничего тебе не дам, – сделал вывод невесть откуда появившийся Лесьяр. – На, пей давай. И дыши.

Лизавета послушно вдохнула. Выдохнула, подняла глаза на склонившегося над ней лешего.

– Пошли, спать тебя уложу, – он уговаривал, но не прикасался к ней.

Побуждаемая добрым голосом, Лизавета медленно, опираясь о стол, поднялась. Поплелась за Лесьяром вглубь комнаты, приятно светлой после сумрачного подводного мира. Здесь, в лесу, солнце было повсюду – просачивалось даже сквозь самые густые кроны, переливалось через подоконники, как мед. Лизавета грелась в его тепле, наслаждалась ощущением жизни. Владенья Лесьяра принадлежали Нави, но не смерти.

– Ложись. – Он остановился у печи.

Наверху было уже постелено. Наступив на предусмотрительно подвинутый табурет, Лизавета покорно улеглась, опустила голову на подушку, завернулась в мягкое одеяло. Зевнула – и улыбнулась, вспомнив, как ее когда-то учили сдерживаться или хотя бы прикрывать рот ладонью.

Те времена, когда этикет имел значение, ощущались далекими и бессмысленными. Вот бы таким же далеким назавтра показался и этот день…

* * *

– Нет! – Лизавета, вскрикнув, села на постели.

Грудь ее тяжело вздымалась, горло саднило, будто от долгого крика. Щека была мокрой от слез, они же пропитали подушку. Простыня сбилась, одеяло, перед сном казавшееся таким уютным, было отброшено в сторону.

– Так себе пробуждение вышло?

Она повернула голову – Лесьяр подошел, видимо, привлеченный шумом. Под его спокойным взглядом вдруг захотелось спрятаться, как в детстве, закрыв лицо руками. Чтобы постараться скрыть влажные дорожки на щеках.

– Да, вопила ты знатно. Но это ничего, все пройдет, дай только время.

Ее так и подмывало поспорить, но что-то в тоне Лесьяра подсказывало: он знает, о чем говорит. Интересно было лишь, сколько времени потребовалось ему, чтобы избавиться от кошмаров.

– Предложил бы тебе ромашки, но слышал, ты ее на дух не переносишь. Хотя… у меня пустырник, кажется, есть, – леший говорил отчасти с самим собой, бормотал под нос, почесывая бороду. – Мяты еще можно добавить…

Почти не прислушиваясь к его болтовне, Лизавета спрыгнула на пол. Платье, в котором она спала, оказалось безнадежно измято, волосы – спутаны. Она попыталась расчесать их пальцами, но колтуны предсказуемо не поддались. Даже с такой ерундой справиться не могла.

– Чего стоишь, мелочь? – Лесьяр, скрывшийся было за углом, обернулся. – Сходи умойся, сразу повеселее станешь. Будем тебя в чувство приводить.

«Приводить в чувство» в понимании лешего означало всучить в руки щетку для волос, усадить перед помутневшим от царапин и времени зеркалом и заставить посмотреть на себя – взлохмаченную, с сосновыми иголками в волосах, красными от слез глазами и чуть опухшим спросонья лицом.

Увидев отражение, Лизавета ойкнула и принялась распутывать колтуны. Лесьяр не мешал: сидел себе на другом краю комнаты, поглядывал в окно, попивал чай. Он звучно прихлебывал – и этот звук единственный нарушал тишину утра, пока Лизавета перебирала пряди, развязывала узелки локонов, проводила щеткой по длинным волосам.

Дело это неожиданно умиротворяло. Повторявшиеся движения успокаивали разум, притупляли переживания. Здесь, в залитой светом комнате, на следующий день после смерти подруги, любви и собственных идеалов, Лизавета вдруг ощутила… да, наверное, спокойствие. Потому как, что бы ни случилось, время продолжало идти.

Пожалуй, теперь она понимала Мать-Природу. Помнится, Лизавета поражалась тому, как все в мире продолжало жить, когда Сбыславы не стало, – словно и не было никогда этой девочки. Теперь это казалось закономерным: если остановиться, можно увязнуть в скорби, сожалениях, чувстве вины.

Не то чтобы Лизавета не испытывала всего этого. Она по-прежнему гадала, могла ли как-то изменить случившееся, но боль от этих мыслей слегка притупилась. И Лизавета была уверена, что она и дальше продолжит угасать.

– Полегчало? – грубоватый голос заставил ее повернуться. – Иди, выпей все же пустырника. Еще лучше станет.

Когда Лизавета села за стол, за окном вдруг запели птицы. Помедлив, она придвинулась ближе, поглядела наружу.

На ветви дуба сидела небольшая птица – кажется, сокол. Он почти сразу вспорхнул – его спугнула пробежавшая мимо белка, которая, в свою очередь, и сама испугалась кого-то. Лизавета услышала громкий треск снизу, точно там ходил большой зверь.

– Да, соприкоснувшись со смертью, начинаешь замечать жизнь.

– А когда столько живешь? – спросила Лизавета, даже не думая толком. – Тоже больше видишь и подмечаешь?

– Пожалуй, – он пожал плечами. – Мне трудно сравнить: постепенно многое забываешь. Я уже не знаю, каким был человеком, не помню себя молодым