Жемчужный узел - Дарья Прокопьева

платье, знакомство со Сбыславой, а теперь еще и проклятый нож, где бы он ни был. Даже характер – Лизавета не могла представить, как Ольга в порыве ненависти или страсти хватается за оружие, в то время как образ искаженного лица Инги легко вставал перед мысленным взором.

Странно, что сейчас Инга была настолько сдержанна, почти равнодушна. Она перевела ничего не выражающий взгляд с Яра на Лизавету и обратно, а затем махнула рукой:

– Пойдемте к реке. Им я задолжала это объяснение больше, чем кому бы то ни было.

Шли молча. Яр не сводил глаз со спины Инги, идущей впереди, но она не пыталась сбежать или как-то схитрить. Лизавета гадала, связано ли это с угрызениями совести: может, Инга испытала облегчение, получив возможность рассказать о случившемся?

Когда они подошли к воде, русалки уже ждали. Лизавета оглянулась на Яра, и тот коротко кивнул, подтверждая ее догадку – конечно, это он их предупредил.

– Что случилось? – Гордея выглядела недовольной, словно ее оторвали от важного дела. – Ты ничего толком не объяснил.

Ответ дался Яру нелегко. Наверное, он предполагал, что произойдет, когда правда выйдет наружу.

– Мы нашли убийцу Сбыславы, – он бросил короткий взгляд на Лизавету. – Точнее, Лиза нашла.

На мгновение Гордея просияла. На лицах Рогнеды и Ингрид отразился целый вихрь чувств, который в конце концов свелся к облегчению. Они наверняка думали, знание снимет тяжкий груз с их плеч, избавит от мысли о том, что не уберегли, от страха перед неизвестной угрозой.

– Да? И где он?

– Она, – слова Яра сыпались, словно камни в ущелье. – Это Инга.

Все было так же, как с ним и Лизаветой. Долю секунды выражения лиц русалок не менялись, затем на них промелькнуло недоумение и, наконец, отразилось мучительное осознание: нет, это не ошибка, не ложь, не жестокая шутка.

Их подруга и сестра, пускай и не по крови, убила одну из них.

Ингрид вдруг закричала – страшный, животный вопль вырвался у нее из горла, – и кинулась в сторону Инги. Яр предугадал этот порыв, загородил мавку собой и перехватил руки Ингрид, готовой, казалось, выцарапать Инге глаза.

– Не мешай! – прорычала она, вырвав запястье и замахнувшись уже на Яра.

Звук пощечины оборвал ее крик.

– Довольно! – Гордея не зря считалась старшей из русалок: она первой взяла себя в руки. – Наказание последует и без тебя, и ты знаешь: оно будет соразмерно совершенному преступлению. Ни к чему марать руки.

Лизавете показалось, что сейчас она плюнет Инге в лицо или под ноги, но Гордея лишь смерила ее уничижительным взглядом и вновь посмотрела на Яра.

– Зачем ты ее привел?

– Она хотела объясниться напоследок.

– И мы будем ее слушать?! – Ингрид обернулась к Гордее. – Какая разница, чего она хотела добиться? Она убила Сбыславу, ребенка! Убила, зная, что та уже пережила…

– Молчи, – прервала ее Гордея. – Мы выслушаем ее. Не ради нее самой, а ради Сбыславы и себя. Тебе станет легче, когда поймешь, из-за чего все случилось.

Почему-то Лизавета не была в этом уверена. Но свои соображения она предпочла держать при себе. Она вообще старалась быть как можно более незаметной, тенью на границе видимого.

– Говори, – Гордея повелительно кивнула Инге.

Та шагнула вперед, оказавшись окруженной своими обвинителями. Кто-то смотрел на нее с ненавистью, кто-то – с презрением. В глазах Рогнеды так и застыло непонимание, а во взгляде Яра Лизавета заметила усталость. Он выглядел как человек, которому хочется оказаться в другом месте.

– Я хотела ее спасти.

Лизавета потом гадала, каково это – стоять напротив ненавидящих тебя людей и произносить подобное. Инга не могла не знать, какое впечатление произведут ее слова, какое вызовут удивление, непонимание – и злость. «Как смеет она говорить о лучших побуждениях?» – читалось на лицах Рогнеды, Гордеи, Ингрид, Яра и наверняка на лице самой Лизаветы.

Ей показалось, Инга издевается над ними. Словно ей недостаточно того, что она уж натворила.

– Что ты несешь? – такого отвращения, как в голосе Рогнеды, Лизавета никогда прежде не слышала. – Спасти? Да ее от тебя спасать надо было!

– Нет. – Странно, но Инга вела себя донельзя спокойно. – Вы можете отрицать очевидное, сколько хотите, но все это – озеро, река и посмертное существование – не имеет ничего общего с жизнью. Мы медленно умираем здесь, чахнем в страданиях – и на это вы хотели ее обречь?

Яр и Гордея быстро переглянулись. Они понимали не больше Лизаветы, мысли Инги выглядели для них безумными, а может, таковыми и являлись.

– Но… – сорвалось с губ Лизаветы прежде, чем она успела себя остановить.

Инга резко обернулась к ней и улыбнулась по-сестрински мягко.

– Тебе не понять, но ты можешь попытаться. Представь… – она помедлила, будто собираясь с силами. – Представь девушку, обманутую любимым. Он был для нее всем, а она для него – развлечением, предметом спора. Он забавлялся с ней, а затем опустил с небес на землю, заставил столкнуться с осознанием того, что она никогда не была любима.

Лизавета отвела взгляд: она не желала, чтобы Инга прочла в ее глазах воспоминания о Ладе. Тот, конечно, не поступил так жестоко, но все же его обман никак не оставлял мысли Лизаветы. Даже после того, как на словах она его простила.

– Представь, как ей было больно. А потом вообрази, что все вокруг винили в случившемся только ее. Она нарушила правила, повела себя как дура – все она, она, она! Никто меня не понимал, не хотел подать руку помощи. Я не видела иного способа справиться с этим, кроме как исчезнуть: спрятаться так, что меня никто не найдет, – Инга хмыкнула. – Никто, кроме смерти.

– Если ты надеешься, что мы тебя пожалеем… – Ингрид скривила губы, но Гордея остановила ее, положив ладонь на плечо.

Правильно, в исповеди не положено отказывать.

– Нет, мне не нужна ваша жалость, – Инга едва взглянула на русалку. – Но Славе была нужна. Только я понимала ее чувства – чувства недавно умершей девочки, потерянной, застывшей на границе миров. Помните ли вы, каково это?

Молчание было ей ответом.

– А я помню. Я ведь умерла здесь, на озере. Утопилась, как и все мавки, – последнее было сказано специально для Лизаветы. – Да, Ольга тоже. И она тоже ненавидит себя за это, хотя никогда и не признается. Такое не делаешь иначе, как в порыве чувств. Они захватили меня, заставили зайти в воду. Я думала, что смерть подарит блаженное забвение… Можете представить, что я испытала, когда очнулась?

Инга продолжала говорить. О том, как проснулась в избе на берегу озера. Как кричала на Ольгу и Лада, думая, что они ее спасли. Как не верила, когда ей сказали, что она умерла и стала духом. Как впервые сама ощутила это – единение с миром, с водой, с самой природой. Как хотела увидеться с родными, жившими в деревне на другом берегу, а ее не пустили.

– Я видела, как мать рыдала на похоронах. Отец никогда не умел утешать и поддерживать – он просто стоял рядом, похлопывая ее по плечу. А я так хотела, так жаждала подбежать к ним! Лад, наверное, пожалел, что пустил меня посмотреть.

Слезинка скатилась по щеке Лизаветы.

– Потом родители уехали из деревни, и я подумала, что станет проще. Не стало. Я скучала по ним, как никогда и ни по кому в жизни. Ходила к нашему старому дому, околачивалась вокруг него, даже заходила внутрь, пока он стоял пустым. И все думала, что могла бы скорее встретиться с матерью, если бы была мертва. Окончательно мертва, а не так.

Она замолчала, и в лесу повисла тишина. Лизавета вдруг ощутила себя ужасно, неуместно живой. Она поглубже вдохнула свежего воздуха, вслушалась в шум ветвей над головой, в журчанье реки почти что у самых ног. Посмертие никогда не казалось ей менее привлекательным.

– Вы правда хотели, чтобы со Славой было так же? – Инга обернулась к русалкам. – Чтобы она вспоминала свою семью и не знала, когда вновь их увидит? Чтобы страдала при мысли о том, что все ее родные давно мертвы, а она застряла здесь, не способная оторваться от этой реки?

– Мы помогли бы ей освоиться.

– Как Лад и Ольга помогли мне?! Не говори с родными, постарайся забыть свою жизнь, сосредоточься на обязанностях, будь сильной… – жуткая гримаса исказила лицо Инги. – Я не хотела быть сильной – я хотела быть живой! Или мертвой, если уж на то пошло.