Я подарю тебе свое разбитое сердце - Полин Мур

в нос, в обе щеки, а после нашел губы.

— Я люблю тебя, Милисента Астрид Гринграсс, — прошептал он, проводя носом по моей щеке.

— Я люблю тебя, Стефан Адам Феррар, — ответила я. — Я буду скучать.

— Я вернусь, Милс. Ты не заметишь, как пройдет время.

Он хотел в это верить, но не знал, что в это не верю я. Каждый день без него будет казаться мне вечностью, в которой я погрязну по самую голову.

Ты вернешься, я знаю… И когда это произойдет, я встречу тебя самыми крепкими объятиями.

Часть вторая. Стефан. Глава девятнадцатая. Мне очень жаль

Стефан

Сколько времени нужно человеку, чтобы понять ценность собственной жизни? Это вопрос, который, вероятно, беспокоит каждого из нас в разные моменты. В юности, когда все кажется легким и беззаботным, мы порой не задумываемся о том, насколько хрупок наш баланс. Мы стремимся к приключениям, рискуем, пускаемся в безумные поступки, не думая о последствиях. В такие моменты жизнь кажется бесконечной, а ее ценность — чем-то абстрактным. С возрастом, с накоплением опыта, с столкновением с трудностями и потерями приходит осознание того, что жизнь не всегда проста и справедлива. Но почему осознание ценности жизни приходит именно в такие тяжелые моменты? Почему мы не можем понять это раньше?

На то, чтобы понять, как важна моя жизнь, мне хватило всего несколько секунд.

Лейкемия.

Когда врач позвонил мне и произнес это слово, мир вокруг меня раскололся на тысячи мелких кусков. Лейкемия. Я не поверил. Слишком ненастоящее, слишком далекое от реальности, которую я знал. Это был как удар грома среди ясного неба, и вдруг вся моя жизнь зазвучала как треск разбившегося стекла. Я думал, что знаю, что такое боль. Я знал физическую боль — вывихнувшую лодыжку, сильную простуду, последние изматывающие тренировки в зале. Но то, что я испытал в тот день, было совсем иным. Это была не просто физическая боль. Это было что-то более глубокое, пронизывающее. Это была боль, пробирающаяся в самую суть, как если бы кто-то взял мое сердце и сокрушил его медленно и настойчиво, заставляя меня чувствовать каждую каплю горечи, разочарования и страха.

Я сразу рассказал обо всем родителям и дедушке. Они пытаются выглядеть оптимистично. Они говорят правильные слова, уверяют, что я выздоровею, но я вижу в их глазах то же беспокойство, что и в своих. Каждый взгляд полон любви и тревоги, и это причиняет мне такую же боль, как и телесные страдания. Я не хочу быть тяжелым бременем для них. Я не хочу, чтобы они мучились и переживали вместе со мной.

Я давно начал подозревать, что что-то не так. Иногда, когда я смотрел в зеркало, я увидел худшую версию себя. Лицо стало более худым, а глаза потускнели. И тогда, когда мне действительно было тяжело, я замечал, как на щеках выступали слезы. Я не говорю о тихом плаче. Это были рыдания, полные отчаяния, словно все мои надежды умирали вместе с этими слезами. Никогда не думал, что снова буду плакать. После смерти Адрианы, а затем любимой лошади Изи, я пообещал себе, что никто больше не увидит моих слез. Однако сейчас я вижу их слишком часто. Я держусь. Я борюсь. Но иногда, когда ночь глубока, а тьма жадно поглощает собой все светлые мысли, я спрашиваю себя: «Насколько долго я смогу это выносить?» Боль, которая разъедает меня изнутри, превращается в постоянный компаньон. Я научился жить с ней, но не смирился. Иногда она так сильна, что кажется, будто она затмевает все — каждый радостный момент, каждую улыбку.

Единственными человеком, которому я ничего не сказал, была Милисента. Я знал, что должен был бы поговорить с ней, открыться, но в этом мгновении все выглядело бы так, будто признание о моей болезни станет камнем, который я утоплю в её душе. Каждый раз, когда я смотрел на свою девочку, моё сердце сжималось от боли, и в глазах возникала тень. Я искал в её взгляде тепло, искренность, счастье — все те вещи, которые мне так дороги, которые давали мне стимул бороться за эту жизнь. Я не хотел разрушать её мир своими несчастьями, не хотел быть тем, кто затмит её радость своей болью. Я смеялся вместе с ней, ловил её взгляд, искренний, полон надежд и мечтаний. И в такие моменты я вспоминал, как чувствовал её нежные руки, как будто они могли отвести меня от этой проклятой участи. Но, к сожалению, я знал, что никто не может спасти меня от меня самого. Иногда я смотрел на себя в зеркале и ненавидел отражение. Слабый, полон страха, прячущийся за маской, которую я так искусно создавал. Иногда боль становилась невыносимой, и мне казалось, что она вот-вот вырвется наружу, откроет все мои тайны, но я снова сжимал кулаки и прятал её, как зловещий секрет.

Я просто не хотел, чтобы Милисента смотрела на меня, как на умирающего, чтобы в её глазах не появлялся страх и жалость. Я предпочитал оставаться для неё тем, кто я был, даже если эта маска трескалась от давления. В конце концов, я не мог отнять у неё право на счастье — даже если оно было кратковременным. И так я остался в тени, постоянно тоскуя по истине, которую боялся высказать, в то время как мой мир медленно распадался на кусочки. Я не знал, что будет дальше, но одно я понял точно — моя боль была не только физической, но и глубоким душевным страданием, которое преследовало меня в каждом дыхании. Я был заперт в клетке своего молчания, и в этой тишине одиночество становилось моим самым верным спутником.

Я прилетел в Берлин два дня назад. И только сегодня я иду в больницу. Остановился в съемной квартире. Мрачной, холодной и пустой. Мы списывались с Милс каждый день, а по вечерам разговаривали по видеосвязи. Она закрыла свой лжебольничный и начала ходить на занятия в университете, а завтра у нее будет первый рабочий день в ветклиннике. Мельком я увидел Валери, когда она была у нее в гостях. Они выглядели счастливыми и веселыми, поэтому мне стало немного легче.

Погода в городе была ужасная. Берлин погружался в мрачную и ледяную бездну. Небо, затянутое густыми, свинцовыми облаками, казалось, выдавало последние остатки света, который стремился ускользнуть от неумолимого холода. Остроты зимы еще не было, но зябкие ветра зашевелили желтые и коричневые листья, упрямо цеплявшиеся за истощенные деревья, словно пытаясь