Верность месту - Клэр Бойлз

и грабли. Чтобы устраивать пал на общественной земле, нужно иметь стальные яйца, но многие владельцы ранчо так поступали, утверждая позже, что пожары на их собственной земле просто вышли из-под контроля и перекинулись на несколько акров ничейной. Единственное, что нужно птицам, — это обильные заросли полыни, а для избавления от полыни как раз и устраивают пал в полынной степи. Огонь освобождает место для выпаса скота, уничтожая все остальное.

— Эй, девочка, — позвал Хенсон, и я запаниковала, кровь побежала в жилах быстрее. Я хотела убежать, но он разговаривал не со мной. С ним была маленькая девочка, наверное, детсадовского возраста, с тонкими косичками, вьющимися вокруг ушей. Ее комбинезон был залатан и изношен, стеганая ткань сковывала движения. Она схватила Хенсона за руку, и я подумала, что у нее такие же нежные, похожие на яйца малиновки, глаза, как у ее отца.

— Можешь взять лопату? — полушепотом спросил ее Хенсон.

— Я вижу твое дыхание, папа, — сказала девочка. — Оно парит, как твой кофе.

Хенсон улыбнулся, и я тоже. Девочка обвила руками его шею. Я почувствовала, как мое сердце снова затрепетало, а пульс потеплел. Небо с приближением восхода светлело.

— В следующий приезд мы возьмем лошадей, — предложила она.

— Все, что захочешь, милая.

Они вдвоем обогнули грузовик и отошли на некоторое расстояние. Хенсон начал ходить взад и вперед, измеряя шагами площадку. Девочка кувыркалась, делая «колесо», изо всех сил стараясь противостоять сковывающему воздействию комбинезона.

Когда Хенсон повернулся к грузовику спиной, я подбежала к канистрам с горючим и начала сбрасывать их в грязь позади кузова. Отработанные газы из выхлопной трубы заставляли землю мерцать, дрожать и расплываться, наполняли мой нос таким сильным запахом, что, я думала, чистый воздух никогда больше не попадет в мои легкие. Я не могла забрать у Хенсона ранчо, но он не мог ничего зажечь без дизеля. Я услышала крик, который мог оказаться моим именем, и выронила канистры. Я сделала снимок для доказательства и бросилась наутек так быстро, как только смогла, держась вдоль русла ручья, утекающего в глубь государственных земель. Когда в голове прояснилось, я пришла в себя. Я попыталась сделать «колесо», но мой центр тяжести, похоже, сместился.

* * *

К тому времени как я вернулась домой, солнце уже вышло из-за хребта и растопило иней на перилах, сделанных из дюймовых досок 2×4. Большую часть прошлого месяца я потратила на строительство пандусов, один из которых вел к задней двери дома, а другой — к открытой террасе перед домом. Теперь, когда папа проводит в проклятой инвалидной коляске большую часть времени, для меня важно, чтобы он мог пользоваться любой дверью не только для безопасности, но и ради чувства собственного достоинства. Я не плотник, но, когда у тебя есть Ютьюб и гараж, полный инструментов, ты можешь научиться строить что угодно.

Я присела, чтобы установить бинокль обратно на шаткую треногу, которую держу на крыльце. Вся эта конструкция того и гляди сломается и обрушится, но наблюдение за птицами в их естественной среде обитания — единственное в этом доме, что удерживает меня в здравом уме. Я услышала, как папа перекатился через порог, и почувствовала, как пол террасы слегка вздрогнул под тяжестью его кресла.

— Вера, — произнес он и положил руку мне между лопаток.

Тепло разлилось по моему сердцу, животу, пяткам. Я представила себе, как он обвивает меня, словно лоза — с корнями, пробивающимися сквозь доски террасы, раскалывая твердую землю под ней.

Я застыла на месте, не желая, чтобы папа убрал руку с моей спины. С тех пор как я поговорила с Хенсоном, я с папой была очень резкой. Я знала это. Теперь я хотела спросить его, не следует ли мне отнести свои фотографии в офис Бюро по управлению землями и выдвинуть обвинения по поводу заборов и возможного поджога степи. Я хотела знать, на чьей стороне окажется папа, какая сторона сердца у него больше. Я хотела посмотреть, как он отреагирует, если я скажу вслух, что Хенсон режет ограду. Он собирается пасти скот на земле Бюро и на нашем леке. Я могла бы сдать его, если бы захотела. Но у него самая чудесная девчушка в мире.

Я повернулась к нему, опустившись на колени рядом с его креслом.

— У нас осталось всего пятнадцать птиц, — прошептала я и заплакала, хотя плачу не очень часто. — Ты сам записал это в своем гроссбухе. Почему ты мне не сказал?

— М-м-м, — промычал папа и нахмурился. Его рука потянулась ко лбу, но я поймала ее обеими руками и поднесла к своей мокрой щеке. Он печально покачал головой. — Проклятие.

Папа все еще может ругаться как ни в чем не бывало. Он также может пропеть каждое слово в песне «Along Came Jones»[12] группы «Коустерз»[13] и в ряде других, вышедших в его школьные годы. Его выговор напоминает речь шведского шеф-повара из Маппет-шоу[14], но все слова он хорошо знает. Джули говорит, это нормально, ведь ругань и музыка существуют за пределами предлогов и имен, что, похоже, должно быть важным фактом, касающимся всех людей, хоть я не могу точно сказать почему. Это очень мило, и с каждым кристально чистым папиным ругательством я удивляюсь, как много мы не знаем о мире наших собственных мозгов.

— Вера, — серьезно произносит папа. — «Орео».

Я не знаю, о чем беспокоиться больше всего, за что крепко цепляться и о чем позабыть. Может ли слишком большое количество съеденного печенья вызвать у папы сердечный приступ? Сожжет ли Хенсон мой лек? Найдет ли его дивная дочь с косичками способ полюбить и этих чертовых птиц, и этих чертовых коров? Там, на террасе, мне хотелось, чтобы папа помог. Я хотела, чтобы он научил меня, на этот раз лучше, чем раньше, отделять эмоции от тщательно записанных фактов, примирять то, что я чувствую, с тем, во что я верю, когда эти вещи не совсем совпадают.

Но вместо этого я спросила:

— Сколько?

Он поднял указательный палец и начертил цифры в воздухе перед своим лицом, но я не поняла какие. Наконец он сказал:

— Пятнадцать. — А потом: — Нет!

Но я уже смеялась, слезы текли по